Август Четырнадцатого. Александр Солженицын

на голову выше её. Ступнул ещё вглубь, там надавил низкую дверцу, кивнул головой:

      – А ну!

      Вот что! Оказывается, в ларьке ещё был скрытый задний чулан, и туда вела эта дверца – такая низкая, что даже Варе надо было голову приклонить, чтобы войти.

      Какая-то тайна.

      Варя безстрашно протиснулась мимо дыбчатого фартука, наклонённого плеча анархиста – и вошла туда. Как в подполье.

      Доверил? Понадобилась!

      В тесноту такую, что еле повернулась – и от спины её предупредительно громыхнуло дном висящей жестяной ванны.

      И чем-то сбило соломенную шляпку, попрыгала она куда-то.

      Это был наглухо сколоченный чулан, но щели в разных местах, и всё же светилось.

      Жора сильно пригнулся, вошёл. И ещё раз громыхнуло прогнутым железом, как глухим громом.

      Так было тесно, обвешано и обставлено, что только и стояли они друг против друга.

      И что же тут?

      В перемежных щелях видя его, стояла.

      Ужасно шумели примусы!

      Но когда он сбросил фартук – тот отчётливо, твердо стукнул о пол.

      Она – если и начала понимать, то не хотела понять!

      А он – страшно молчал!

      Она задыхалась от страха и жара в этом чёрном неповоротливом капкане! колодце!

      И ощутила на плечах неумолимое давленье его нагибающих рук.

      Вниз.

      9

Возвращение Захара Томчака в экономию. – «Война – бисова дурость». – Освобождение мастерам. – Тревоги Евдокии. – «Россию кормлю!» – Досада на сына. – Забрать с курсов дочь. – Мечта о герое. – Любовь Ирины к загадочному. – Примирение с мужем. – Флажки на Восточной Пруссии.

      Иной год платили Томчаки управлению Владикавказской железной дороги шестьсот рублей, и чтоб любой скорый по их требованию останавливался на их станции Кубанской, а не протягиваться им до Армавира лишних двадцать вёрст.

      В этом году управлению не платили, но скорые останавливали, как и всегда. Возвращаясь сегодня из Екатеринодара, Захар Фёдорович в Кавказской не стал ждать почтового, сел на первый скорый, тут же велел позвать к себе старшего кондуктора, приготовил на столике две красненьких, ему и машинисту, и объяснил, где надо остановить. Старший кондуктор нисколько не удивился, что деловой человек бережёт время, обещал – и сделал точно. Недалеко до вечера, но сильная жара ещё стояла, Томчак один со всего поезда, при головах, удивлённо высунутых из окон, сошёл на станционные пути без тени. От рыжего гравия возгонялся в дрожащий зной сладковатый запах мазута.

      В тени склада стоял фаэтон, ожидавший целый день. (Давно уже была у Томчака «русско-балтийская карета», и рессорами, и спицами, и осями вполне похожая на обыкновенную телегу, но то для шику, иногда в гости, – ездил же Томчак почти только на лошадях, так чувствовал себя нестеснённо; в церковь и на станцию, где люди видят, – в фаэтоне.) Кучер спохватился, побежал принять от хозяина маленький баул, потом – зануздать лошадей, искусанных слепнями.

      А сына – не было. Не встречал его сын – чёртова притыка, а не сын, из какого семени он вырос?

      Начальник станции вышел руку пожать Томчаку, но через