Август Четырнадцатого. Александр Солженицын

перелетевший от примусника, – и тут же забыла.

      Прохожие за её спиной миновали, заказчики не останавливались – и она с локтей смотрела и смотрела на отчаянного анархиста. И вспомнила, да:

      …Революционер знает только науку разрушения… Холодной страстью должны быть задавлены все его нежные чувства… Он – не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире…

      Ну конечно! Ну понятно! Он – добровольно всего лишён в этом мире. Но разве помеха – дружеское участие? светлая помощь?.. Сама сирота – как понимала Варя всякое сиротское одинокое положение!

      Смотрел.

      Столько горечи, столько невысказанной тяжести было в его мрачном небритом лице и чёрном взгляде.

      – Наверно, у тебя была это время очень тяжёлая жизнь? – как будто могла его утешить.

      – Было, – вдруг открылся он. – Предателей много. Редкий не предатель. Попался я на одном деле, укокали начальника тюрьмы. Дали арестантские роты.

      – И долго? – (Так и предчувствовала она!)

      – Потом – амнистия, на ссылку заменили. И выбросили в собачью жизнь, вот… Им бы такую жизнь…

      Видно, и не женат.

      Отдал молотком по железке, трахнул вместо слов.

      – Я никак не думала, что вы в Пятигорске!..

      Он приоткрывал подземный, тайный, преследуемый мир – и она не смела больше говорить ему «ты», он вырос перед ней. В этот страшный мир она не готова была вступить – но если бы он властно позвал, то может быть и… В какой бы ни форме, но – слиться с народом, кто об этом не мечтал?

      – Южно-Русская Федерация?.. – ещё вспомнила и прошептала.

      Когда он и не бил по жести – мешал слитный шум нескольких примусов от соседа.

      Но Жора – расслышал и пришикнул, как на кошку:

      – Тшыть!

      Замерла.

      – Продали Федерацию, – доверился он, услышала. – Из Киева. Сами виноваты, много психики наводили. Даже эксы стало делить нельзя. Ну и развалились…

      – А Йенчман? – спросила она, да просто напомнить их общее прошлое.

      Махнул рукой:

      – Он стал – пан-анархист. А я – анархист-коммунист. Они – учёные слишком. А анархист-коммунист не должен ничего читать, чтоб не поддаться чужому влиянию. Все свои взгляды он должен выработать сам, только так свобода личности.

      Высказал, а лоханку проклятую доделывать. Бил.

      Выше фартука ещё двигалось, а ниже – стоял дыбчатый фартук неподвижным хребтом.

      Какая воля была в нём! Какая сила в подземном кузнеце!

      Но если он не нуждается даже читать – то в чём она ему поможет? Но может быть – с кем-то связать, куда ему нельзя появиться? Если бы он доверил?..

      Не покидало чувство, что к чему-то же сегодня счастливо лёг ей под ноги ковёр.

      Остановился бить, но помахивал молотком и смотрел жгуче:

      – Все-е будут ползать перед нами на коленях! У все-ех мошну растрясём!

      Непобедимые глаза!

      – Всех подлецов стрелять по одному! – смотрел и на неё, как на подлеца. – Наели шеи жирные в крахмальных воротниках. А собачку нажмёшь