Добронега. Владимир Романовский

самому-то как, не грустно? – спросил наконец Владимир.

      – Башка болит, – с трудом выговорил Борис, объясняя.

      Владимир покачал головой, уперся в стол локтем, а подбородок положил на сжатый кулак.

      – Что же мне с тобой делать, – сказал, а не спросил, он. – Что мне с тобой, чучело крапивное, делать. Пороть тебя уже поздно. Кричать на тебя бесполезно. Женить тебя, что ли. На какой-нибудь толстой, степенной, сварливой бабе. Где ты вчера пил?

      – Ну, известно…

      – Не ври.

      – На Подоле. У межей.

      – И что же, там дешевле, да? А разве на Подоле место тебе, посаднику? Хочешь гулять – гуляй здесь. У меня под надзором.

      – Может, ты еще и расписание придумаешь, когда мне гулять? – заворчал было Борис, и вдруг слегка подвыл. Очевидно, ему ударило в затылок. Он прикрыл глаза и качнулся.

      – За что били-то тебя?

      – Меня не били. Это был честный отважный поединок. Если бы я не споткнулся…

      – Какой еще поединок! – Владимир махнул рукой. – Скольким непотребным девкам задолжал, признавайся сразу. На остальных мне плевать, а вот за девок обидно. Они же безответные, скотина ты бессовестная! Говори, скольким?

      – Трем, – ответил нехотя Борис и побледнел от боли в голове.

      – Добрыня! – крикнул князь.

      Большой величественный старик в чистой, богатой одежде появился в комнате и, неспешно ступая, приблизился к столу, жуя на ходу укроп. На Бориса он старался не глядеть.

      – Да?

      – Отнеси, будь добр… тебе там покажут, каким именно девкам… на Подоле… не знаю, ну хоть по гривне каждой.

      – Это много, – возмутился Борис.

      – Засупонь хлебало! – злобно рыкнул Владимир, не сдержавшись. Прикрыв глаза, он вздохнул, снова их открыл, и посмотрел на Добрыню.

      – Не в службу, а в дружбу.

      – Стар я, Владимир, для передачи денег таким особам.

      Какие все медлительные кругом, и как туго соображают, подумал князь. Вот поэтому, наверное, я и толстею, хорла.

      – Не могу же я холопа послать, – объяснил он. – Если эта свинья ведет себя так, как она себя ведет, надо же это как-то уравновесить. Пошлю холопа, а там скажут – а, так князь считает, что детям его все можно, вон холоп подачку принес. А придешь ты – какое-никакое, а уважение.

      Добрыня мрачно смотрел на князя. Лет десять назад он бы густо покраснел и ни слова не говоря ушел бы, уехал бы за тридевять земель дуться. Какое-никакое, надо же.

      Князь порассматривал угрюмого Добрыню с пучком укропа в руке и потеплел.

      – Ну прости. – Владимир засмеялся. – Люблю шутить.

      – Это ты так шутишь? – спросил Добрыня.

      Князь опять засмеялся.

      – Отнеси, – сказал он. – Будь другом.

      – Ладно.

      Добрыня вышел. Князь еще раз хохотнул беззвучно. Злость на сына прошла. Пришла жалость.

      Хорохорится, думал Владимир. Эх! Помру я, не дадут ему спокойно править. Слабый он у меня. Но очень хочет, чтобы его сильным считали. Во всем мне