«Волкодав» из будущего. Юрий Корчевский

к знакомой калитке сердце заколотилось, перехватило дыхание. Нехорошо как-то стало, ноги ослабели.

      Я присел на заснеженную лавочку.

      – Товарищ военный, вам плохо?

      Передо мною стояла девочка-подросток.

      – Нет-нет, извини, это я так. Не подскажешь – это дом Колесниковых?

      – Да, а кого вам нужно?

      – Лукерью.

      Едва не вырвалось – бабушку.

      – Да вы пройдите, дома она.

      Я поднялся, на негнущихся ногах подошел к калитке и постучал. Во дворе залаяла собачонка. Стукнула дверь дома, потом распахнулась калитка. Передо мной стояла моя бабушка – еще молодая, точь-в-точь как у Петра на фотографии, только в валенках и наброшенной шали. В горле застрял комок, и я даже слова не смог вымолвить.

      – Вы к кому?

      Я взял себя в руки:

      – К вам. Вы же Лукерья Колесникова?

      Она кивнула, внимательно глядя на меня:

      – Да вы проходите.

      Мы зашли в дом.

      – Раздевайтесь, чайку попьем.

      Я сдернул шапку, снял шинель, повесил на вешалку. С любопытством огляделся. Бедновато дед жил. Печь посредине комнаты, кровать, застеленная лоскутным одеялом, стол с тремя стульями, за занавеской в углу – люлька с ребенком.

      – Садитесь, я сейчас.

      Луша достала из печи чайник. Похоже, чайник все время в ней стоял – один бок был закопчен. На стол поставила стаканы в подстаканниках, тонко нарезанный черный хлеб в вазочке. Я спохватился, достал из вещмешка банку консервированной американской колбасы и поставил на стол. Как я пожалел, что хлеб с селедкой уже съел!

      – Извините, не получилось подарка.

      Идиот, как я не подумал, что трудно Луше с ребенком. Можно же было отоварить весь продаттестат. Сам бы перебился как-нибудь, не впервой. В немецком тылу без аттестатов выживал, а уж на своей земле и подавно не умру с голода.

      – Ой, это вы извините – война, не достать ничего.

      Чувствовалось, что Лукерья ждет чего-то, тянет время, хочет услышать и боится.

      – Простите, я не представился. – Я встал. – Сергей Колесников.

      – Ой, вы же однофамилец моего Петра! – Луша всплеснула руками, залилась слезами. – Я сейчас. – Она утерла глаза, нос. – После похоронки как увижу военного в форме, так плакать хочется.

      – Можно мне на похоронку взглянуть?

      Лукерья даже не удивилась просьбе – встала, достала из-за иконы и протянула мне бумагу.

      Я развернул. Бумага серая, буквы чернильные, корявые, неровные.

      «…Ваш муж… пал смертью храбрых на поле боя с немецко-фашистскими захватчиками…»

      – Это все, что от Петра осталось. И еще вот это фото.

      Лукерья достала из буфета фотографию. На ней были дед и бабушка – молодые и счастливые. Она сидела, он стоял рядом, в форме, положив ей руку на плечо. Смотрели в объектив напряженно, но чувствовалось – веселы оба, беззаботны.

      – Это мы еще до войны снимались. А вы по какому делу? – спохватилась Лукерья.

      – Воевал