Дорога цвета собаки. Наталья Гвелесиани

Она огрызалась, трепеща, наступала, раздуваясь от гнева. Но и боролись с ней яростней. Все смотрели с волнением, как струится пот по рябым щекам большеголового офицера, как темнеют, увлажняясь, густые рыжие волосы. Иногда он поднимал лицо и глядел вдаль невидящим взором, полным суровой нежности. Тогда Годар думал, что тот – позёр, и одновременно мучился от неуместности, несправедливости подозрений.

      Всего витязей – так, по-старинному велеречиво, именовали в странной стране сотенных командиров королевского войска – было девять, не считая Годара.

      Все были молоды, едва ли не одногодки – его одногодки. Между ними пребывали четыре девушки в декольтированных вечерних платьях, сплошь в шелках. Он видел таких девушек разве что на иллюстрациях к романам девятнадцатого века. «Под какое время они стилизуют? – подумал он с интересом. – Надо выбрать, как здесь держаться».

      Музыка уходила постепенно, выбивая из сил гитариста. Он заиграл мягче, приглушённей, словно моля об отсрочке. Но музыка увернулась, вылилась в чистый замирающий звук одинокой струны. Потом раздался шум последнего, басового, аккорда, похожий на суровый хлопок дверью. Офицер с бежевой лентой, высвободившись от гитары, резко встал.

      – Слава Кевину, господа! – сказал он хрипло, и все осушили бокалы, наполненные до краёв во время неистовства музыки.

      Выдержав паузу, офицер повёл разговор, держа пустой бокал, как подсвечник, и направляя в разные стороны.

      – Господа! Хоть мы и не знакомы, я имел честь видеть каждого из вас. Все вы хаживали в разное время возле родного моего дома в Суэнском переулке. Вы, господин с малиновой лентой, отправлялись по вечерам к учителю музыки. Ваша… прости… твоя скрипка мелькала в проёме окна, куда я поглядывал из глубины залы, два или три раза в неделю. Я запомнил разрисованный цветными мелками футляр и твой античный профиль. Когда ты возвращался обратно, в профиле была нарушена пропорция, а футляр был лишён рисунков. В это самое время из окна в доме напротив античный твой профиль и размалёванный футляр мог видеть витязь с сиреневой лентой… Братец, не подскажешь, что товарищ, выбравший малиновый цвет, рисовал на своём футляре? Я близорук с рождения, ты же глядел на небо в самодельные телескопы, заставив ими не только чердак, но и балкон, выходящий к моему дому. Походившие на разросшиеся во все стороны кактусы, они напоминали тебя, твою стриженную под ёжик голову. Прости, но ты всегда был так занят, что мы так и не сумели познакомиться. Хотя с тобой дружил мой товарищ по Шахматному клубу. Тот, что безнадёжно влюбился в дерзкую девчонку Лану, которая прислонилась сейчас к плечу единственного господина, которого я не видел нигде, никак – даже в деталях общего потока. Он в штатском, и одет, как чужестранец. И всё-таки этот витязь, не обозначивший себя цветом, тоже ходил, сужая круги, возле родного моего дома в Суэнском переулке. Потому что я о нём читал!

      Годар, слушавший офицера с интересом и растущей симпатией, выпустил от удивления из поля зрения его красивое раскрасневшееся лицо, мощную шею с напряжёнными