Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник). Камо-но Тёмэй

Слушать противно! И как только этой лежебоке не стыдно спать среди белого дня!

      Совсем не знает своего места, до чего глупа, просто жалость берет, – презрительно засмеялась Госпожа из северных покоев.

      Скроив для зятя ситагасанэ, она сама понесла шитье к падчерице. Отикубо в испуге выбежала к ней навстречу.

      Увидев, что девушка еще и не принималась шить парадные хакама, мачеха вышла из себя:

      – Да ты к ним еще и не притрагивалась! Я-то думала, что они уже готовы! Для тебя мои слова – звук пустой! Последнее время ты словно с ума сошла, только и знаешь, что вертишься перед зеркалом и белишься!

      Сердце у Отикубо замерло. При мысли, что Митиёри все слышит, она чуть не лишилась сознания.

      – Мне немного нездоровилось, и я отложила шитье на час-другой… Но скоро все будет готово!

      И Отикубо торопливо взяла в руки работу.

      – Смотрите-ка пожалуйста, не подступись к ней, словно к норовистой лошади! Нет у меня другой швеи, а то разве я стала бы просить такую заносчивую гордячку. Если и это платье не будет скоро готово, то можешь убираться вон из моего дома.

      В гневе она бросила шитье на руки Отикубо, но только встала, чтобы уйти, как вдруг заметила, что из-за полога высунулся край шелковой одежды Митиёри.

      – Это еще что? Откуда это платье? – спросила Китаноката, остановившись на ходу.

      Сообразив, что вот-вот все откроется, Акоги ответила:

      – Это одни люди дали барышне шить.

      – А-а, вот как! Выходит, она шьет для чужих в первую очередь, а свои, дескать, подождут! Для чего же, спрашивается, держать ее в доме! Ах, нынешние девицы не знают стыда!

      И мачеха вышла, не переставая ворчать. Сзади вид у нее был самый нелепый. От частых родов волосы у нее вылезли. Жидкие прядки – числом не более десяти – висели, словно крысиные хвостики. А сама она была кругла, как мяч. Митиёри внимательно разглядывал ее сквозь щелку занавеса.

      Отикубо, вся дрожа от волнения, принялась за шитье. Митиёри потянул ее к себе за подол платья.

      – Идите сюда ко мне!

      Отикубо поневоле пришлось подчиниться.

      – Что за противная женщина! Не шейте ничего. Надо еще больше ее разозлить, пусть совсем потеряет голову… А что за грубые слова она себе позволила! Неужели и раньше она так с вами разговаривала? Как же вы это терпели? – с негодованием спросил Митиёри.

      – Увы, я – «цветок дикой груши», – печально ответила Отикубо словами из песни:

      Печален наш мир…

      Где искать спасенья?

      Нет горы такой,

      Чтоб укрыла от горя,

      О цветок дикой груши!

* * *

      Настали сумерки. Опустили решетчатые створки окон, зажгли огонек в масляном светильнике. Как раз когда Отикубо собиралась взяться за шитье, чтобы поскорей от него отделаться, в дверь потихоньку заглянула сама Госпожа из северных покоев. Ей не терпелось узнать, как подвигается работа.

      Видит, куски ткани разбросаны в беспорядке, как попало, огонь зажжен, а перед постелью – занавес. Что же это! Спит она мертвым сном, что ли? Мачеха вспыхнула от гнева и принялась