Кукольная королева. Евгения Сафонова

условиях не можешь добиться большего, значит, настала пора двигаться вперёд.

      Лэй лишь хмыкает, прежде чем сменить тему:

      – Как младшенькая?

      – Спит.

      – А вообще как?

      – Прекрасно, – в голосе Мариэль сквозит прохладца осеннего утра. – Таша, всё, домой!

      Та не возражает и, ловко соскользнув с седла, ведёт жеребца в конюшню.

      – Сама рассёдлывает?

      – И чистит, и кормит. – Мариэль всматривается в белоцветную яблоневую даль: с террасы границ сада не разглядеть. – Хорошее нынче лето. Думаю, урожай выйдет неплохой.

      – У Фаргори и в скверные лета дивные яблоки вызревали. Что им будет, альвийским яблоням-то? И сидр всегда хорош, недаром к королевскому двору везут.

      Мариэль молчит – лишь морщинки у сжатых губ проступают отчётливее.

      – А ты всё злишься, смотрю. – Лэй прекрасно слышит ненависть, звенящую в этом молчании. – Не любишь ты наше величество, ой не любишь…

      – У меня есть на то основания.

      – Ты ж не помнишь, кем до восстания была. И кого у тебя в ту ночь убили.

      Голос Лэй звучит простодушно, только блекло-голубые глаза делаются цепкими и колючими, словно чертополох. Мариэль не смущается – или совершенно прячет смущение за отстранённым взглядом и чашкой у губ, скрывающей даже морщинки.

      – Я знаю, что до восстания у меня была другая жизнь. И знаю, что потеряла в тот день… кого-то. Мне этого достаточно.

      За этой отстранённостью блестит сталь, но лицо Лэй смягчается.

      – Тебе бы век Богиню благодарить, что тебя тогда Фаргори приютили, – слова ласкают сочувствием, как густые сливки обволакивают упавший в них нож. – Жива, доченек родила, мужа отхватила всем на зависть. Ещё и дело семейное теперь твоё. В Кровеснежную ночь столько благородных из столицы бежало, вон как ты, а выжило много, думаешь? По мне так Бьоркам с их прихвостнями по заслугам воздали… к тебе не относится – ни ты, ни семья твоя страной не правила. – Лэй прихлёбывает стынущий чай; взгляд её тускнеет, устремившись к тому, что осталось за гранью былого. – Я-то помню то время, Эль. Ты во дворце была, а я здесь. У меня мать умерла, потому что последние крошки хлеба нам с братьями отдавала. Я Шейлиреару по гроб жизни благодарна буду, что мои дети голода не знают, и плюну в рожу каждому, кто его узурпатором обзовёт. Незаконный король, тоже мне… – Она дёргает плечом так резко, что по глиняной стенке взвивается бежевый всплеск: не будь чашка почти пуста, по столу разметалась бы чайная клякса. – По мне так на ком корона, тот и законный.

      – Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем.

      Мариэль спокойна. Спокойнее даже, чем прежде, когда она говорила о своих забытых мертвецах.

      Это спокойствие нервирует так, что последние глотки Лэй допивает залпом.

      – Да мне так-то домой пора. – Ножки кресла скользят по полу – резкий звук лишь подчёркивает неловкость, с которой закругляется беседа. – Ещё топать от ваших садов…

      – Не так и далеко.

      Мариэль