Беглянка (сборник). Элис Манро

смесью, которая поддерживала в нем последние силы, коробки некогда любимого им кунжутного печенья, пластиковые флаконы лосьона от пролежней, подкладные овечьи шкуры – все это было свалено в мешки для мусора, и Карла не задала ни единого вопроса. Ни разу не сказала: «Может, это кому-нибудь пригодится», не ткнула пальцем в непочатые коробки и жестянки. А когда у Сильвии вырвалось: «Напрасно я отвезла эту одежду в город. Надо было сунуть в мусоросжигатель», Карла не выказала никакого удивления.

      Они почистили духовку, отдраили кухонные шкафы, вымыли стены и окна. Как-то раз Сильвия, устроившись в гостиной, читала письма-соболезнования, приходившие нескончаемым потоком. (Ни архива, ни записных книжек ей разбирать не пришлось, хотя после смерти писателя это обычное дело; незаконченных произведений и рукописных черновиков просто не осталось. За несколько месяцев до своей кончины муж сказал ей, что все похерил. Без малейшего сожаления.)

      Южная, наклонная стена дома сплошь состояла из больших окон. Сильвия подняла глаза: ее удивил водянистый солнечный свет, пробившийся сквозь тучи; а может, ее удивило видение Карлы, которая босиком, с обнаженными руками балансировала снаружи на стремянке; ее решительное лицо венчала пушистая, как одуванчик, челка, слишком короткая при такой косе. Карла яростно брызгала аэрозолем и драила стекла. Поймав на себе взгляд Сильвии, она остановилась, вытянула вперед руки, состроила гримасу и замерла, скрючившись нелепой горгульей. Они обе расхохотались. Сильвия чувствовала, как смех игристым ручьем бежит по ее жилам. Потом Карла вернулась к уборке, а Сильвия – к почте. Все эти добрые слова, написанные хоть от души, хоть из вежливости, все эти признания и сожаления, решила Сильвия, можно отправить вслед за овечьими шкурами и сухим печеньем.

      Слыша, как Карла складывает стремянку, как по настилу топают сапоги, Сильвия вдруг смутилась. Она сидела, потупившись, на прежнем месте, а Карла тем временем вошла в дом и направилась у нее за спиной в кухню, чтобы отнести ведро и тряпки в шкафчик под раковиной. Карла всегда летала как птица, она даже не замедлила шаг, но ухитрилась легонько поцеловать Сильвию в макушку. И продолжила насвистывать какой-то мотивчик себе под нос.

      Тот поцелуй застрял у Сильвии в памяти. Никакого особого смысла в нем не было. Он означал: «Не надо грустить». Или: «Уже почти все». Он означал, что они с ней добрые подруги, которые сообща переделали множество скорбных дел. А может, он означал, что из-за туч выглянуло солнце. Что Карла торопится домой, к своим лошадям. Как бы то ни было, для Сильвии он стал ярким соцветием, которое расправило у нее в душе свои лепестки, полыхнув тревожным жаром, как прилив крови.

      Время от времени у нее на семинаре по ботанике оказывалась незаурядная девушка-студентка, способная, увлеченная, неуклюже эгоистичная, а то и страстно влюбленная в мир природы – такая, какой она помнила себя в юности. Такие девушки благоговейно роились вокруг нее, надеясь на какое-то неведомое им – в большинстве случаев – сближение, и вскоре