Провинциальный апокалипсис. Владимир Чугунов

перед этим завели в какую-то комнату, в которой был Чика, и показали видео. Во время просмотра на него кричали, уверяя, что они с Алёшкой сами во всём виноваты, что их самих можно привлечь к суду, и если он не хочет нажить проблем, пусть лучше молчит или говорит, что был пьяный и ничего не помнит.

      – И он это сказал.

      – Да.

      – Вот это друг! – Для наглядности я даже хлопнул по столу, поднялся и стал ходить из конца в конец узенькой палаты. – Вот каких друзей выбирать надо! Так?

      – Нет.

      – Всё равно давай номера телефонов. Всех. Остальным звонил?

      – Да.

      – Что говорят?

      Алешка с тем же затормаживанием рассказал, что телефон Туманова не отвечает, а Пухову тоже сломали нос и было сотрясение мозга, но он ещё ночью сотруднику полиции сказал, что заявление писать не будет, потому что сам виноват: выпил лишнего и неудачно упал возле клуба.

      – Тоже прекрасные друзья! – подхватил я. – Вот с кем дружить надо! Сразу видать: в огонь и в воду! Особенно этот неразговорчивый! Где хоть живут, знаешь?

      – Нет.

      – Понятно. Как и полагается у закадычных друзей! Где живут – не знаем, где работают – тоже! Отлично! Вот это, я понимаю, дружба!

      Крепкая! Как дальше там? «Друг в беде не бросит?» Прямо в точку! Так?

      – Нет.

      – Эх ты-ы, не-эт!

      Сколько было подобных разговоров прежде – и всё впустую! Впрочем, может быть, не совсем. Всё-таки маменьку свою Алёшка жалел и любил. С детства. Помнится, когда Катя пришла с Мишей из роддома, Алёшка, за неделю истосковавшийся по материнской ласке, ухватился за её подол и, округлив глазёнки, враждебно сдвинув к носу брови, пронзительно вопил:

      – Дафа кыф, Лела кыф, моя мама!

      А потом подрос Миша. И были они до удивления не похожи. Алёшка всё время с правдолюбиво нахмуренными бровями и круглыми глазёнками, а Миша как нализавшийся чужой сметаны кот, с улыбкой до правого уха и хитро прищуренными глазами. Ну, а если напроказят, правды не добиться. Один кричит: «Это Лё-офа!», другой: «Это Ми-ифа». При таком количестве детей трудно было каждому уделить максимум внимания. Может быть, вполне может быть, они его недополучили в детстве. Но в том бардаке, который тогда царил в стране, я постоянно стоял перед выбором: либо – либо. Свободной минуты не было. Как вспомню, с раннего утра и до позднего вечера в заботах. И не столько по службе, сколько в борьбе за выживание. Если кто забыл, напомню. Тогда одним росчерком пера всех сделали нищими. И на селе в те годы все без исключения кормились от земли. Мы не исключение. Ко всему этому стройка. Три с половиной года мы не вылезали из неё и до сих пор ещё не завершили. Всё приходилось делать самому. Ездить с двумя нанятыми за дефицитную, выдаваемую в ту пору по талонам водку мужиками валить лес, а перед этим с такими же пузырями с лесником на разметку, с теми же мужиками вместо трактора таскать волоком освобождённые от сучьев лесины нагруженным брёвнами бортовым стареньким уазиком на опушку леса. Насилу, помнится, выпросил в лесхозе единственный лесовоз-самопогрузчик.