В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева. Гэри Лахман

пролететь над озером, «как я летаю во сне». А в более позднем рассказе «Разговоры с дьяволом» Успенский описывает состояние полусна, в котором его персонаж летит над экзотическим пейзажем, полном странных храмов и каменных пагод. Интересно, что в рассказе также говорится о трудностях, которые испытывал Успенский, когда не входил в состояние полусна: «Когда уснуть невозможно, человека захватывает чувство разрушения, и его нормальное „Я“ превращается в усталое, капризное, раздражительное и апатичное существо»[44]. То, что Успенский всю жизнь наслаждался сновидениями, очевидно из его замечания Морису Николлу много лет спустя, что кот Васька оцарапал его утром и помешал «утренним грезам».

      Хотя Успенский отрицал предположение, что сны имеют значение, но считал, что некоторые из них несут глубокое и важное послание. Эти сны, по его словам, встречаются намного реже, чем считают люди. Подобно переживаниям во время бодрствования, сны бывают разными по важности и значению. Неверно говорить обо всех снах так, будто они все одинаковы. Он также проявляет склонность к снам, которые могли оказать на него сильное воздействие, – например, сны о лестницах. Он говорит об «определенном мистическом значении, которое лестница имеет в жизни каждого человека»[45]. Позднее, когда он учил работе, образ лестницы вернется в новой, более практичной форме: как идея, что для развития старших учеников системы необходимо, чтобы они приводили новых на свое место.

      Другие аспекты исследования Успенским снов связаны с его опытом в качестве ученика и учителя работы Гурджиева. Очевидно, что наблюдение, что «мы видим сны постоянно, и во сне, и наяву», совпадает с доктриной Гурджиева, как и вывод, что, «когда мы просыпаемся, сон не исчезает, но к состоянию сна добавляется состояние бодрствования»[46]. Борьба за то, чтобы «бодрствовать» и «помнить», – уже важный мотив для Успенского – встречается в поздних работах. Все больше и больше погружаясь в наблюдение за возникновением своих снов, Успенский осознал, что если позволит себе забыться, то забудет «самое важное, что нужно помнить, а именно, что я сплю и осознаю себя», – другими словами, что он находится «в состоянии, о котором долго мечтал и которого стремился достичь».

      Но, возможно, самым странным открытием, которое сделал Успенский в своих исследованиях, было своего рода «художество во сне», обладание творческими талантами, которых наяву он никогда не проявлял. Во сне он был драматургом, режиссером, пейзажистом и замечательным актером-пародистом. Успенский находил последний талант особенно поразительным: наяву у него совершенно не было таких способностей. Успенский никому не мог подражать, даже ближайшим друзьям, и был не способен вспомнить их самые характерные жесты, фразы или движения; однако его «сонный пародист» делал все это с поразительной легкостью. Успенский отмечает, что сны, в которых мы видим мертвых родственников или друзей, оказывают такое мощное воздействие именно из-за этого странного таланта. И он делает любопытный

44

Ouspensky P. D. Talks with the Devil. Wellingborough, England: Turnstone Press, 1972. С. 93.

45

Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. С. 248–249.

46

Там же. С. 263–264. Интересно, что хотя Успенский не дожил до этого, но его догадка в последние годы получила надежную научную поддержку. Выяснив, что мозговые «колебания в сорок герц», соответствующие бодрствованию, также возникают во время быстрой фазы сна – обычно связываемой с периодом сновидений, – нейрологи Денис Пейр и Рудольфо Ллинас пришли к выводу, что единственное различие между состоянием сновидения и бодрствования в том, что в состоянии бодрствования «замкнутая система, которая порождает состояние колебаний», управляется стимулами из внешнего мира. Внешний мир, который мы воспринимаем своими чувствами при пробуждении, может на самом деле быть своего рода сном наяву, или по крайней мере продолжительным состоянием сновидения, к которому добавляется эффект бодрствования. Именно об этом и говорит Успенский.