Странная жизнь Ивана Осокина. Петр Успенский

ножик, огарок стеариновой свечки, зажигательное стекло, гребенка, карандаш – больше ничего.

      Это содержимое карманов гимназиста-пансионера невольно заставляет Осокина улыбнуться.

      – Черт знает что только не приснится, – думает он. – Но удивительно, как я шаг за шагом вспоминаю всю эту историю. Именно так все и было, даже, кажется, папироску я искал. Но я не смог бы вчера вспомнить это все и рассказать с такими подробностями. А теперь даже помню, что было дальше. Пришел Францыч, отчитал меня, сбавил балл, и потом, кажется, три воскресенья я сидел без отпуска. От этого я уже совсем ошалел и окончательно бросил заниматься. Таким образом, это было началом целой серии «приятных» событий, в результате которых я застрял в четвертом классе на второй год. Если я вернулся назад с тем, чтобы все исправить, то «лучшего» начала нельзя придумать. Но это ерунда. Что мне за дело до гимназии! Проснусь – и все будет кончено. Так, выплыло откуда-то воспоминание. Буду лучше думать о настоящем. – Он старается заставить себя думать о Зинаиде. Но его хватает за сердце такая щемящая тоска, что он мотает головой и снова говорит сам себе:

      – Нет, только не это! Ведь я же от этого убежал. Все равно – сон это или не сон, я о том не могу думать. Но о чем же мне думать? Все скверно – и здесь, и там. Нет, так невозможно. Нужно найти что-нибудь, на чем остановить мысль. А то уж слишком тяжело. Думать о чем-нибудь другом! Кто был у меня вчера? Ступицын, да. Воображаю, как бы он стал хохотать, если бы я рассказал ему, что волшебник вернул меня опять в гимназию. Пожалуй, худшего наказания ни для кого не придумать. А кстати, ведь Ступицын тоже должен быть здесь, только он приходящий. Интересно было бы его увидать. Но что же делать? Сон это или не сон, но стоять «под часами» я не хочу. Если я и вернулся в гимназию, то совсем не для этого. Ужасно странный сон, какой-то кошмар, бред! Может быть, я болен, может быть, у меня тиф? Странно, что я так связно рассуждаю, но, говорят, это бывает. Когда же начался этот бред? Я помню, Ступицын говорил вчера, что у меня дурной вид. Потом я пошел на почту и встретил Крутицкого. Он мне сказал про Зинаиду… Вот с этого все и началось. Может быть, этого не было? Может быть, я совсем не ходил на почту и не встречал его? Может быть, это – бред, и Зинаида замуж не выходит? Вероятно, мне сделалось дурно, когда ушел Ступицын, и я лежу у себя и брежу, и не могу проснуться. Пожалуй, это вернее всего. Тогда вот что, если это правда – а иначе, кажется, не может быть, – я, как только поправлюсь, еду в Крым – хоть зайцем, на буфере, как угодно, только поеду. Может быть, это не тиф, может быть, это просто нервная лихорадка.

      Мимо него проходит дядька Прокофий, тоже из старых солдат, и, ухмыляясь, кивает ему.

      – Попался, брат Осокин. Чего это вы подрались-то?

      Осокин сначала не понимает его, но потом невольно отвечает «за гимназиста»:

      – Да мы не дрались, я ему только локтем попал нечаянно.

      Прокофий качает головой.

      – Ловко попал. Текла, текла кровь-то из носу. Насилу уняли. Уж ему все говорили: держи нос кверху. А теперь нос-то синий и распух во как!

      – Да я нечаянно, – оправдывается