Странная жизнь Ивана Осокина. Петр Успенский

совсем взрослая барышня.

      Она смеется теперь уже вслух, и ее глаза смеются, и ямочка на щеке смеется.

      – С которых же пор ты полюбил меня? – спрашивает она.

      – Я всегда вас любил, – говорит Осокин, – еще тогда в Звенигороде, – прибавляет он, хотя знает, что ее в Звенигороде не было. Но эта ложь почему-то нужна.

      Она быстро взглядывает на него, и между ними устанавливается какое-то взаимопонимание, точно они условились о чем-то.

      – Ну, хорошо, а что же мы теперь будем делать? Я приехала сюда, потому что я тебя нигде не могла найти.

      И Осокин понимает, что она искала его там, в той жизни. И понимает, что об этом почему-то не нужно говорить яснее.

      – Что же, ты так здесь и останешься? – спрашивает она.

      – Нет, – отвечает Осокин опять неожиданно для себя, – конечно, нет. Мы убежим, то есть я убегу. Мы сойдем вниз вместе, и пока вы будете одеваться в швейцарской, я надену чье-нибудь пальто и выйду к подъезду. Потом мы возьмем извозчика и уедем.

      – Ну пойдем, – говорит она, точно между ней и Осокиным уже заранее давно все условлено и решено. Осокин одновременно и понимает что-то, и не понимает, и все его существо наполняет предчувствие каких-то новых ожиданий. Так удивительно приятно чувствовать сразу целый вихрь неожиданностей и перемен. И спереди что-то новое, еще небывалое, искрящееся и переливающееся всеми цветами.

      Они выходят на лестницу и идут вниз. Но лестница длинная, темная, совсем не та, которая ведет в швейцарскую.

      – Мы попали не на ту лестницу, – говорит Осокин.

      – Все равно, – тихо шепчет она, – здесь мы прямо выйдем. – И в темноте она обвивает его шею руками и, тихо смеясь, прижимает к себе его голову.

      Осокин чувствует ее руки, ощущает лицом прикосновение шелка и меха, запах духов, мягкое, нежное, теплое касание женщины… Его руки нерешительно обнимают ее. Он ощущает под платьем и корсетом мягкую, но упругую грудь. Все его тело охватывает мучительно-сладкая дрожь.

      Его губы прижимаются к ее щеке, и он слышит, как она часто дышит и находит своими губами его губы. «Неужели, неужели это правда?» – говорит кто-то внутри Осокина. – «Ну да, да», – отвечает другой. Его всего наполняет безумная радость. И ему кажется, что они отдаляются от земли и летят.

      В это время наверху лестницы начинает звонить резкий непрерывный звонок и раздаются голоса. Сразу что-то мучительно хватает за сердце Осокина – сейчас она исчезнет.

      – Мы опоздали! – восклицает она, вырываясь из рук Осокина.

      – Да. – Осокин и сам чувствует, что все пропало, что от него уходит что-то бесконечно прекрасное, радостное, светлое…

      – Милый, слушай, я бегу, а то будет поздно. Но я приду опять, жди меня, слышишь, не забывай…

      Она еще что-то говорит, быстро сбегая вниз по лестнице, но Осокин не слышит ее, потому что звонок звонит все ближе и ближе и заглушает голос.

      И ее уже не видно. Осокин хочет броситься вслед за ней, делает усилие рассмотреть, куда она пошла, и открывает глаза…

      Совсем близко от его кровати