Боги Яви. Рождения Князя. Сергей Беркут

на любой шорох, тюк… и прям в глазик.

      Вот так и выросла в боевой дружине с мальчишками дочь многострадального арийского вождя, эта гурия.

      Но, видно, дочь и стоила своего отца, не зря же она ему роднёй первой приходилась, единственная, так сказать, кровиночка его. Великий Род о наследстве позаботился, не оставил этого горемыку совсем уж одного, кровь – она завсегда силу тайную да загадочную имеет, так и в этот раз получилось, ни слез, ни скулежа, ни просьб, а только мертвая хватка, как у маленькой росомахи. Насупится, губы свои тонкие стиснет, и хоть ты теперь тресни или лопни, но выдержит всё, и даже прилюдную порку привязанной на бивне святого мамонта. И такое приключалось с ней неоднократно. Народу собиралось посмотреть на это уйма, некоторые даже сочувствовали молодице и дружкам её закадычным, но прилюдная порка была всегда, закон есть закон, хоть пущай ты князь молодой, хоть дочь великого человече, а ум вбивался для неразумных только так, как говорили волхвы мудрые да земельные – на здоровье.

      Потом бедовая росомаха подросла да расцвела, словно цветок аленький в рост пошла. Статная девка стала, вытянулась как берёзка, вымахала камышом гремучим, глаза малахитовым огнём горят, волос имел чудный цвет красоты, цвет каштана, вся в мать свою красотой пошла. А фигура какая, как у лебёдушки шея, закачаешься, идёт, словно гордый лебедь по глади морской плывет, глаз не отвести, легче, наверное, было выколоть их, чтобы не мешали.

      Вновь прибывшие парни, телки-первогодки, в дружинный лагерь, млели от неё, старые-то уже знали, что чревато, а эти хорохорятся передней, как петухи малахольные, чубы по ветру свои пускают кудрявые. Пока волхвы десятка два челюстей не вправят на место, молодые не успокоятся. Просто огонь-баба, только и слышен треск вывернутых костей да порванных жил, да охи-вздохи. Била та аккуратно, понемногу, понарошку вроде, играючи, чтоб не покалечить кого, а то опять порка.

      А как шлем она свой наденет да кольчугу мифриловую на плечи свои накинет, ум потерять можно: тонкий меч из-за спины, туда-сюда, туда-сюда, так поселковые олухи всего Белоречья совсем речь теряли, вроде дурачки они с рождения, да сопли зелёными пузырями пускали и рукавом растирали их, и, как водится у всех парней в этом возрасте, томно провожали её корыстными взглядами и тяжёлыми вздохами.

      Но кличка среди друзей так и прилипла к ней – Репей. Ну натура у неё такая, упёртая, если во что вцепится, то прощай, легче, наверное, сжечь её, чем отговорить, от чего удумает. Репей он и есть Репей, да и характером, не дай тебе Хорс такую жену, загрызёт ведь ночью сразу. Правда, её так называли за глаза, ну мало ли чего… Как говорится, от греха подальше и с глаз долой, а то кулаком тюк в глазик, и всё, временно калека, многие парни через эти страдания прошли, некоторые и не по разу.

      – Сам, видимо, на охоту собрался, а меня под шумок вам отрядить решил! – Фрида поёрзала и притихла.

      – Не… Я соображаю, он тебя наоборот к нам в помощь приставил. Ведь лучше тебя лес никто не ведает и не слышит, а у тебя это врожденное, –