Дорога обратно (сборник). Андрей Дмитриев

Мне тридцать пять лет, – с горечью говорит Елистратов. – Я скоро буду лысым, как Консевич.

      – Ты на что рассчитывал? – кривится Степа Швец. – Ты думал, годик пройдет, другой пролетит – напялишь китель со звездочками на погонах, хряпнешь коньячку и пойдешь глядеть танец маленьких лебедей?

      – Нет, совсем не думал.

      – Врешь… А если не врешь – зачем тебя понесло в Москву?

      – Жена, – отвечает Елистратов.

      Устыдившись, Степа Швец спешит утешить – жалуется на свою жену Зою. Елистратову эти жалобы неприятны, он ищет утешение в самой прогулке по незнакомым аллеям и тропам, по рыхлому, едва оттаявшему берегу. Тяжко дышит, перемывая гальку, вода, льдины слепо тычутся в береговые камни, желтыми змеями шевелятся лоскуты прошлогодних газет, намертво прилипших к береговым скамейкам, пахнет мерзлым илом, песком, резиной и нефтью, бесшумно движется за рекой автомобильный поток… Пищит рация, незнакомый голос торопит, Елистратов и Степа Швец бегут, придерживая дубинки, к центральной аллее парка…

      – Вас, что ли, прислали? – рослый капитан брезгливо морщится, возводит к небу глаза. – Я же просил, я думал, моих пришлют!.. Сперва оголили Москву, а как спохватились – затыкают дыры абы кем! Вы ж ни хрена не владеете тутошней обстановкой!

      – Обстановка везде одинаковая, – зло цедит Елистратов, и Степа Швец спешит загладить его дерзость, улыбается, заверяет:

      – Все спокойно, товарищ капитан.

      – А ты не расслабляйся, не расслабляйся, – прикрикивает капитан. – И главное – берег! Держите берег и, чуть что, держите связь!.. Жрать захотите – у метро пельменная, но тогда сразу по связи: пост оставлен, ушли жрать.

      Берег гол, и пуст парк, в эту пору и погоду малопригодный для безобразий… Немолодая пара с озирающимися, навсегда виноватыми лицами прошла в обнимку по аллее. Старуха с грязным холщовым мешком деловито изучила берег в поисках пустой винной посуды. Поджарый мужик в трусах, хрипло дыша, высоко задирая сизые колени и с безадресной яростью глядя прямо перед собой, пробежал неведомо куда. Мокрый пес проволок по лужам и кустам упирающегося хозяина… Потом вдруг ожил холодный ветер, упал вниз, сгреб воду с веток, хвои и коры, с размаху швырнул ее в лицо, – не проходит и часа, как Елистратов и Степа Швец оставляют пост.

      – Не надо бы мне есть, – вздыхает Елистратов, недоверчиво разглядывая поддетый на вилку пельмень. – Я, как нагуляюсь, как поем, сразу спать хочу. Сперва тупею, потом чувствую, вот-вот закемарю, и почему-то тревога появляется, будто я засну, а кто-нибудь подойдет и что-нибудь со мной сделает… Или же просто тревожусь, потому что спать не положено… А когда положено – не сплю…

      – Ешь, ешь, – кивает Степа Швец, жуя. – Надо бы и по рюмке, если честно. Бодун мой прошел, но холод-то не проходит. А к холоду, по мнению науки, привыкнуть нельзя.

      – Да, холодно, – соглашается Елистратов, осторожно возвращая в тарелку остывающий пельмень. – Хотелось бы мне знать, почему одни рождаются