Дорога обратно (сборник). Андрей Дмитриев

тряс за плечо, говорил:

      – Чего орешь? Вставай, я достал гладиолусы.

      Они шли в нешумной медленной толпе на Синицынское, самое молодое в округе кладбище, где матери Елистратова суждено было лечь в числе первых. Когда она умерла от обычной быстрой болезни, Елистратов отбывал священную повинность в мотострелковых и, насилу добравшись домой из заполярного далека, опоздал на похороны. Зато пришла хоронить Татьяна, еще не жена, для отца и вовсе никто, – помогала, утешала, когда нужно, плакала, будто знала, что Елистратов сумеет оценить это навсегда. В минуты семейного разлада и раздражения он легко смирял себя воспоминанием о том, как вошел в дом, услышав храп отца, запахи водки, табачного перегара, перестоявшего салата и бумажных цветов, увидел Татьяну, ловко и совсем не громко убиравшую грязную посуду с поминального стола…

      Толпа с авоськами, газетными кульками, бидонами и уже ополовиненными бутылками растеклась по замусоренным красно-белой скорлупой дорожкам, разбрелась по могилам. Елистратовы постояли насупленно возле холма с крестом из арматуры, не зная, чем занять руки. Тем же ненужным жестом, каким армейское и милицейское начальство Елистратова всегда поправляло перед строем складки переходящих и прочих знамен, он поправил прошлогодние стебли травы в изножье материнской могилы. Отец одобрительно прокашлялся. Опустил цветы на желтый, едва оттаявший дерн и грузно зашагал прочь, что-то стыдливо насвистывая.

      А потом – после нехитрых сборов, после долгой очереди на ветру, после привыканий к босой ходьбе по скользкому цементу, к непрестанному гулу шаек и голосов – Елистратов увидел, как из сумеречных клубов пара выплыло лицо. Подслеповато глянуло, улыбнулось отцу и, перемогая оголтелое, барабанное шмяканье дюжины веников, звучно поздравило:

      – С праздничком вас!.. Я говорю: и Христос воскресе, и с благополучным прибытием сынка!

      – Спасибо, Арсирий, – тускло отозвался отец. Бросил веник в угол, сказал: – Плохой сегодня пар, мокрый, тяжело… – и, пошатываясь, выбрался из парилки на холодок.

      – Пар паршивый, – согласилось лицо. – Но и такой веселит… Что, если попрошу я тебя, молодой человек, слегка постукать меня по лопаточкам?

      Елистратов обрадовался, принялся не мешкая щеголять давним своим умением, и расстарался, и быстро дождался похвалы – изумленного стона и уханья:

      – Ух ты! У, как! Как же это у тебя получается!

      – Обыкновенно! – посмеивался Елистратов. – Обыкновенно получается!

      – У-у, нет! Умело получается!

      – Да это я так! Это слегка! – покрикивал довольный, раззадоренный лестью Елистратов. Он еще разок – хлестко и дробно, с оттяжкой да мягким пришлепом – прошелся по красно-белой веснушчатой спине и услышал наконец:

      – Будет, будет, спасибо тебе… так и помереть недолго…

      – А не за что! – Елистратов горделиво и шумно сдул капли пота с усов и бросил веник под полок.

      Отца баня сломила. Он жалобно жмурился, осторожно дышал и еле перебирал ватными