Исповедь фаворитки. Александр Дюма

вправе приказывать, милорд.

      – А если, вместо того чтобы приказывать, я попрошу вас об этом?

      – В таком случае вы, может быть, будете снисходительны, если я вам спою одну вещь, очень близкую моему нынешнему душевному состоянию.

      – Пойте что вам угодно; каков бы ни был ваш выбор, я послушаю с удовольствием.

      Должна признаться, что в ту минуту я уже была не совсем чужда ухищрений кокетства. Поскольку я не могла угадать побуждений, заставивших сэра Уильяма задавать мне все эти вопросы, то не увидела в них ничего, кроме бесчувственности и эгоизма, и была возмущена жестокостью обращенной ко мне просьбы – не мог же он не понимать, каково мне петь, находясь в подобной ситуации! И уж если нельзя было отказаться, я хотела, по крайней мере, извлечь из этой своей вынужденной покорности как можно больше пользы для нашей любви.

      Призвав на помощь всю ту редкостную мимическую выразительность, какой одарила меня природа, я присела перед арфой, прислонившись к ней лбом, мои распущенные волосы разметались по плечам, пальцы, пробежав по струнам, извлекли из них несколько скорбных аккордов, и я, словно Дездемона, поникнув под бременем безутешной тоски, запела душераздирающую балладу об иве:

      Несчастная крошка в слезах под кустом

      Сидела одна у обрыва.

      Затянемте ивушку, иву споем,

      Ох, ива, зеленая ива[223].

      На званых вечерах у сэра Гарри и у Ромни мне не однажды случалось исполнять эту балладу, полную поэтической жалобы, и всегда она имела громадный успех, но на этот раз я пела как никогда выразительно, ведь и моя душа была истерзана печалью.

      Сделав паузу между первым и вторым куплетом, я прислушалась, но не уловила даже дыхания сэра Уильяма: вся его душа была прикована к словам моей песни.

      Я продолжала:

      У ног сиротинки плескался ручей.

      Ох, ива, зеленая ива.

      И камни смягчались от жалости к ней.

      Тут я остановилась, как бы давая понять, что сэр Уильям уже получил достаточное доказательство моих способностей к мимической игре, пению и музицированию. Но он взмолился:

      – О, заклинаю вас, продолжайте!

      И я вновь запела:

      Обиды его помяну я добром.

      Ох, ива, зеленая ива.

      Сама виновата, терплю поделом.

      Ох, ива, зеленая ива.

      Не плачь, говорит он, не порть красоты.

      Ох, ива, зеленая ива.

      Я к женщинам шляюсь, шатайся и ты.

      Ох, ива, зеленая ива.

      И заставив струны арфы издать пронзительный жалобный вскрик, медленно угасший, словно последний вздох умирающей, я умолкла, взволнованная, тяжело дыша, обессиленно склонив голову к плечу, в ожидании нашего спасения или нашего осуждения.

      – Сударыня, – произнес сэр Уильям, – теперь я понял, почему мой племянник обожает вас. Скажите ему, что я его прошу посетить меня завтра, нам есть о чем поговорить.

      И он удалился, почтительно поклонившись мне.

      Едва лишь дверь за ним закрылась, как сэр Чарлз (из спальни ему было и слышно, и видно все, что здесь происходило) вбежал в салон и, сжав меня в объятиях,

223

«Отелло», IV, 3. Перевод Б. Пастернака.