Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник). Евгения Марлитт

складка легла на его белом высоком лбу, но он тотчас же засмеялся.

      – Каковы умники! «Только один домик» хотели они построить себе, и для этого им понадобились мои великолепные prunus, – сказал он с юмором. – К счастью, их поймали именно в тот момент, когда они добирались до самого лучшего экземпляра, моего любимца; в сущности, ущерб незначителен.

      – Нет, значителен, и был бы таковым даже в том случае, если бы они отломили один только прутик, – резко прервал его гофмаршал. – Это уже слишком далеко зашло! Пока я был на ногах, никто не осмеливался даже листка коснуться; этих дерзких детишек надо было бы наказать, примерно наказать… Если бы этот хлыст был в моих руках!

      – Я не нахожу удовольствия бить такое крикливое маленькое создание, да и мальчик показался мне очень бледным, – сказал барон Майнау медленно и с пренебрежением, направляясь к окну.

      Какой контраст представляло напускное хладнокровие обыкновенно вспыльчивого Майнау с клокотавшей злобой его дяди!.. Донельзя раздраженный, повернулся он к племяннику, который, стоя у окна, тихонько барабанил пальцами по стеклу.

      – Такому гуманизму «братья портные и сапожники» будут неистово аплодировать, он поможет тебе приобрести среди них популярность, но людям своего круга ты покажешься смешным, – заметил гофмаршал.

      Майнау продолжал барабанить по стеклу, но видно было, что кровь бросилась ему в лицо.

      – Мой милый Рауль, когда я смотрел на разыгрывавшуюся во дворе сцену, в мою голову невольно закралась подозрение: должно быть, правда то, что про тебя болтают.

      – А что про меня болтают? – спросил Майнау и повернулся к дяде.

      – Э, не горячись, друг мой! – отозвался тот.

      Красавец Майнау, стоя в оконной нише, принял вдруг такой повелительный вид, точно требовал объяснений.

      – Честь твоя тут не затронута, – продолжал дядя, – только, повторяю, ты делаешься смешным, допустив из принципов гуманизма побег преступника Штрольха, этого гессенца, который уже много лет занимался браконьерством в Шенверте; говорят, что ему помогло «высшее» лицо именно в ту минуту, когда жандармы готовились схватить его.

      Насмешливая улыбка мелькнула на губах Майнау.

      – Вот как? Неужели слухи об этом маленьком грешке дошли до тебя, дядя? – спросил он. – Как не восхищаться искусным плетением паука, ведь за какую бы ниточку ни задела несчастная муха, ее неминуемо тянет к центру… Этот гессенец был действительно пренеприятной личностью: он у меня под носом убивал моих лучших оленей. Еще если бы это было из страсти к охоте, я, пожалуй, посмотрел бы сквозь пальцы, а то ведь он делал это по нужде… Fi done[12]! Прежде, конечно, было иначе – тогда владельцы Шенверта имели полное право расстрелять такого надоедливого субъекта без всяких последствий и даже сделать себе перчатки из его кожи. Боже! Неужели право натягивать на свои пальцы кожу ближнего может способствовать осознанию своего могущества?

      При

12

Фу! (фр.)