Брак по расчету. Златокудрая Эльза (сборник). Евгения Марлитт

пел, чтобы успокоить свою взволнованную мать.

      Гофмаршал потер бумагу пальцами.

      – И откуда у тебя такая великолепная бумага? – продолжал он допрашивать мальчика.

      Ключница, взявшаяся было за ручку двери, быстро повернулась и сделала несколько шагов в сторону гофмаршала; ее лицо было совершенно спокойно, только всегда румяные щеки стали еще краснее обыкновенного.

      – Это я дала ему, барон, – сказала она своим решительным тоном.

      Гофмаршал обернулся.

      – Что это значит, Лен? Как осмелились вы сделать это вопреки моей воле?

      – Э, господин барон. Рождество исключительное дело: тут только и хлопочешь о том, чтобы за пару пфеннигов получить благодарность, а мальчика ничем так не утешишь, как этой бумагой… Детям кучера Мартина я подарила на елку много разных безделушек, и никто не осудил меня за это… Я весь год не забочусь о том, пишет или рисует Габриель, ведь это не мое дело, да я ведь ничего и не понимаю в этом. Я и подумала: а может быть, он нарисует Матерь Божию, ведь это не грех.

      Гофмаршал смерил ее долгим подозрительным взглядом.

      – Не знаю, или вы бесконечно глупы, или чрезвычайно хитры, – проговорил он, отчеканивая каждое слово.

      Лен спокойно выдержала его взгляд.

      – Милосердный Боже! За всю жизнь мою я ни разу не хитрила! Нет, уж скорее я глупа, господин барон.

      – Ну, так позвольте просить вас оставить ваши глупости на будущее Рождество. Берегите свои пфенниги на черный день, когда вы не в силах будете ни работать, ни служить! – гневно сказал он и ударил костылем о паркет. – Мальчик не должен рисовать ни под каким видом, слышите? Это его развлекает… Разве это Матерь Божия? – горячился он, показав ей оба куска разорванной бумажки, на которой был нарисован лев, готовящийся сделать прыжок. – Я говорю, что он только дурачится, а вы так просты, что еще и способствуете этому… Отвечай! – скомандовал он мальчику. – Какое у тебя призвание?

      – Я пойду в монастырь, – ответил тот тихо.

      – И почему?

      – Я должен молиться за свою мать, – проговорил мальчик, и слезы брызнули из его глаз.

      – Правильно, ты должен молиться за свою мать, на то ты и родился, на то и послал тебя Бог на этот свет… И если ты протрешь свои колени до кости, день и ночь призывая на нее милосердие Божие, то и этого будет недостаточно. Ты знаешь это, тебе и придворный священник тысячу раз повторял то же самое, а ты все предаешься светским занятиям и даже строго запрещенное тебе малевание кладешь в молитвенник… Стыдись, негодный мальчишка! Марш отсюда!

      Худенькая фигурка мальчика исчезла за дверью, как тень.

      – Лен, вы соберете всю подаренную на елку бумагу и принесете мне! – сказал гофмаршал.

      – Слушаюсь, господин барон, – ответила ключница и расправила свой туго накрахмаленный фартук; ее рука слегка дрожала, но лицо было совершенно бесстрастно.

      Поклонившись, она вышла из столовой.

      – Сегодня дедушка такой злой! – шепнул Лео наставнице.

      Она с испугом зажала ему