Ошибка каскадера. Даниил Гуревич

его легкой руки на «Скороходе» это имя прилипло к итальяшке, как за глаза называли Джино на фабрике. – Как ты, хрен итальянский, умудрился клеем себе оттяпать палец?

      – Не клей, – покачал головой Джино, сказались годы войны, и он довольно сносно, правда, с сильным акцентом говорил по-русски. – Случайно в машину рука попал.

      Джино для убедительности показал забинтованную ладонь.

      – А че от тебя ждать-то? Нерусский он и есть нерусский. С такой прытью ты скоро всех пальцев лишишься. Чем бабу тогда ублажать будешь, когда импотентом станешь? А? То-то и оно.

      – Impotente? – по-итальянски переспросил Джино.

      – Да, да, импотенте, кем же еще! – радостно ухмыляясь, подтвердил Серега.

      – Почему я должен стать impotente? – удивился Джино.

      – А кто вас, итальяшек, знает. Ладно уж. Пойдем-ка лучше хряпнем. Обмоем, так сказать, твою инвалидность. Но следующая бутыль – твоя.

      На следующий день Серега потребовал опохмелиться и послал Джино за бутылкой. Так и проходила теперь жизнь Джино, тоскующего по своей любимой солнечной поющей Италии и всем своим жарким итальянским сердцем ненавидевшего мрачную холодную Россию. По несколько раз в неделю, а бывало и чаще, благо Нина работала во вторую смену, он сидел у Сереги за бутылкой водки, которую чаще всего приносил сам. Уже хорошо выпив, Джино приводил маленького Сандрино с его аккордеоном, и Серега сразу начинал орать свою любимую песню «Каховка, Каховка – родная винтовка…»; Джино старательно подхватывал окончания куплетов и отстукивал ритм кулаками по столу; а потом Джино по-итальянски пел «Чао аморе, чао», и уже Серега, как мог, ему подвывал. Так Джино Барбиери превратился в обыкновенного русского пьянчужку. Нина, приходя с работы и заставая пьяного мужа, сначала возмущалась, а потом обреченно махнула рукой – знала, куда везла. Но того, что произошло потом, Нина никак не ожидала. Квадратная соседка Клара после первой реакции на шумного итальянца не смогла устоять перед его обаянием, легкостью, ну и, конечно, сексуальностью и в одну из таких попоек – она тоже работала в первую смену – перехватила пьяного Джино в коридоре и затащила к себе. На квадратные формы Клары утонченный итальянец сначала по-пьянке не отреагировал, а потом ему уже было не отвязаться, пока не произошло неизбежное – Нина, как-то отпросившись с работы (у нее сильно поднялась температура), вошла в квартиру как раз в тот момент, когда Джино в одних трусах выходил из комнаты соседки. И если пьянство мужа она как-то могла терпеть, то измена, да еще у себя под боком, да еще с такой уродиной, была для нее абсолютно неприемлема. Сначала она выгнала жить мужа к соседке, а вскоре, не обращая внимания на его клятвы и слезы, забрала сына и вернулась в Италию. Как у нее это получилось, в доме не знали – было только известно, что она ездила в Москву. О ее возвращении в Италию и газеты, и радио, естественно, молчали, как молчали и об ее оставшемся в СССР муже. На фабрике и в доме еще долго осуждали предательницу и жалели брошенного