Зеркало судьбы. Виктор Точинов

стоял у обочины, задрав голову. Точно такой, каким стал бы в тридцать один год – рослый, смуглый, с сединой в кудрявых волосах.

      Просто стоял. И смотрел на него, Вадима – безошибочно узнавая брата-отступника в неясном силуэте по ту сторону окна.

      Пальцы, изъеденные селитрой. Быстрый взгляд исподлобья.

      – Вадик, дурашка, в партию так просто не берут. Нужно доказать, что мы пригодимся. Что без нас никуда. И я даже знаю, что мы сделаем. Из плюсов – экзамены сдавать тебе уже не придётся. Из минусов – это точка невозврата. Оно тебе надо? Ты подумай. Хорошо подумай.

      В голове метались обрывки мыслей – липкие, жалкие. Наде позвонить. Она дома. Одна. Или сразу – в полицию? И что им сказать?

      Ничего не случится, понял вдруг Вадим. Он затем и пришёл, чтобы посмотреть в глаза – сквозь немытое стекло, через пыльную занавеску. Хоть в пример приводи детям, как гниловатый, приторный образчик драматического пафоса. Как нелепо, боже ж ты мой.

      Как страшно, на самом деле.

      …Та гражданская война, о которой бубнили вечерами в гостиной, и та революция, о которой рассказывал брат – были не одним и тем же. Первая была унылой страшилкой. От неё отдавало типографской краской, валериановыми каплями и прогорклой вонью залежавшихся запасов в кладовке. От второй захватывало дух. Это был прохладный шелест алых знамён, глаза нищих детей, удивлённо распахнутые навстречу хрустальным дворцам. Это было счастьем и смыслом. А потом это удивительное и сияющее вдруг переродилось в пыльную лабораторию в старом лодочном сарае. В обожжённые пальцы и затрёпанные перепечатанные под копирку брошюры по изготовлению бомб. В тёмные от копоти корпуса сталелитейного завода. И в презрительный взгляд брата: передумал? слабо?

      Тонкий стержень перьевой ручки треснул в пальцах.

      – Вадим Палыч, вам плохо? – спросил почти отличник.

      Он помотал головой, не отрывая взгляд от окна.

      Влад помахал рукой. Чуть припадая на левую ногу, побрёл к трамвайной остановке.

      Всё?

* * *

      В учительской было шумно и нервно. Сквозь гул голосов прорывался надрывный тенор естественнонаучника Андрея Васильевича.

      – …и, представьте, одновременно! На Ясненской, Шигарёвской и Центральной. И да, говорят, прямо такая, как была – рыженькая, в костюмчике своём. Только уже не человек. Господи, это ж ровно девять дней…

      Он осёкся, увидев Светлова.

      – Вадим Палыч, девочка ваша объявилась, – заржал историк Королёв. – Та, с фотографий. Воскресла – и давай наших метростроевцев шугать. По тоннелям гуляет, пакости на стенах пишет.

      – Не смешно, – проворчал рассказчик.

      – Ну, постановка же, – прошипел кто-то. – Небось, ревнители старины постарались. – Вас-то там не было, – Андрей сдвинул брови. – Здоровенный, извиняюсь, мужик – один из той бригады – идёт прямо по проезжей части и всхлипывает. И дрожит. Ему сигналят, а он – не слышит. Ничего не видит вокруг, понимаете?

      Пролаял звонок. Вадим проскользнул в дальний угол комнаты, рухнул в продавленное кресло и закрыл глаза.

      Славно. Влад