Женщина во тьме. Ванесса Сэвидж

бледные от вынужденного затворничества во время нескольких дождливых недель, и хозяева, выгуливающие собак.

      Когда останавливаемся у озера, я вдруг выдаю:

      – Патрик получил письмо.

      Белые облачка пара от нашего дыхания смешиваются, я потуже затягиваю шарф. Сама не понимаю, как у меня вырвалось. Просто все не могу забыть то выражение на лице Патрика.

      – И что? – спрашивает Кэролайн.

      – Он испугался. Не знаю, что там было. Он вдруг так переменился в лице… Не могу объяснить, но это было ужасно.

      – Испугался?

      Кэролайн хмурит брови. Понимаю, что мы думаем об одном и том же: Патрика напугать непросто. Вот тревога только нарастает.

      – Ты знаешь, что там? – откидываясь на спинку скамейки, спрашивает подруга.

      – Нет. Конверт надписан вручную, вот и все, что я видела. – Поднимаю глаза на Кэролайн. – Вдруг он заболел или получил неприятное известие?

      – Письмо от женщины?

      – Я просто дура. Оно пришло несколько дней назад, и я его спрятала. Сама не знаю почему. У меня и в мыслях не было, что Патрик обманывает.

      – Действительно?

      – Перестань! Я беспокоюсь совсем из-за другого.

      Знаю, Патрик не смог бы меня обмануть.

      Кэролайн смотрит на меня долгим взглядом, и в ее зеркальных очках я вижу свое бледное встревоженное лицо.

      – Уверена, – произносит она, – там нет ничего ужасного. И все-таки, может, тебе прочесть это письмо? Честное слово, хуже не будет.

* * *

      С работы Патрик вернулся не в духе. Дети, узнав, что родители вечером уходят, почуяли свободу и разбежались. Я переоделась. Патрику нравится, когда я ношу юбки, поэтому надела черную – его подарок на мой день рождения. Дом наполнился запахом цветов, которые он принес.

      Патрик молча снимает пиджак, идет в гостиную, откидывает штору и выглядывает на улицу. Еще не поздно. Через дорогу, забираясь на бордюрный камень и съезжая с него, катаются на велосипедах мальчишки Сойеров. Совсем недавно Миа и Джо были такими же. Вряд ли Патрик смотрит на детей с той же грустью, с которой наблюдаю за ними я.

      – Ты здоров?

      – Ты когда-нибудь испытывала клаустрофобию? – шепчет он.

      – Что?

      – Этот дом, эта улица – здесь все унылое, тесное. Не хватает пространства. Не хватает воздуха.

      Не знаю, что сказать. Тревога нарастает, по спине бегут мурашки. Это не тот Патрик, чьи ноги никогда не знали усталости, который мог дышать хоть в безвоздушном пространстве.

      – Не хочу никуда идти, – говорит он, глядя в окно.

      А я, затянутая в юбку-карандаш, стою в растерянности.

      Подхожу ближе.

      – Ты заболел?

      Он поворачивается ко мне. Угрюмый, мрачный.

      – Нет, я здоров. Просто устал. Пойду приму душ.

* * *

      Когда я виделась с мамой в последний раз, она выглядела похудевшей и побледневшей, потерянной и притихшей. На мой вопрос о здоровье, отведя взгляд, ответила: «Все в порядке. Просто устала». А я отвернулась и больше ничего не спросила. Потом мама умерла, и я нашла письма из клиники – целую стопку нераспечатанных конвертов.