Берегите солнце. Александр Андреев

в нем проглянул прежний Санька Кочевой, с которым восемь лет назад случай свел нас еще подростками. Веселой и бурной встречи не получилось: время и события были настолько серьезны и грозны, что радость как-то сама собой глохла в душе. Мы крепко обнялись. Мать и Тоня всплакнули, глядя на нас.

      – Я не раздеваюсь, Митяй, – сказал Саня. – Заехал буквально на минуту, чтобы только взглянуть на тебя. Сергей Петрович мне все рассказал. И про тебя, и про Никиту, и про Нину. Жив буду, обязательно напишу про всех вас. – Он неожиданно взъерошил мне волосы. – Помнишь, как ты никого не пропускал впереди себя в класс, в буфет, в общежитие: считал высшей для себя честью войти первым.

      – Хорошо бы, Саня, эту мою привычку сохранить до конца войны, – сказал я. – Может случиться, что и в Берлин войду первым.

      Руки Кочевого с тонкими и длинными пальцами торопливо и обеспокоенно расстегнули полевую сумку. Он вынул карту и развернул ее на коленях.

      – Погляди. – Саня пальцем обвел большой полукруг с западной стороны Москвы. – Немцы подступили к городу почти вплотную… – прошептал он чуть слышно. – А ты говоришь – Берлин.

      – Когда мы будем стоять у Берлина, – сказал я упрямо, – тогда о нем и говорить нечего, он будет лежать у наших ног. А я хочу говорить о нем сегодня, сейчас, когда фашисты подкатились к Москве! И я хочу крикнуть им в лицо: разобьем вас, сволочи, захватим ваше проклятое логово! Мы его сотрем с лица земли! Камня на камне не оставим! – Я и в самом деле начал кричать, захлебываясь собственным криком, от бессилия и ненависти – немцы под Москвой, они до сих пор не остановлены – и от мучительного желания, чтобы от Берлина камня на камне не осталось сейчас же, немедленно. Я задыхался, глаза застилали слезы – не выдержали нервы.

      Тоня подошла ко мне и погладила по щеке.

      – Сядь, выпей воды. А хочешь – водки. – Она вылила в стопку остаток из бутылки. Я выпил.

      Саня стоял надо мной, высокий, в ремнях, и улыбался черными, без блеска глазами. Он любил меня, понимал и жалел. Вдруг, садясь, он рывком придвинулся ко мне вплотную и поведал, точно строжайшую тайну.

      – Митяй, очнись. – Он опять кивнул на карту. – Взгляни сюда. Вот здесь, под Вязьмой, окружены четыре наши армии: девятнадцатая генерала Лукина, двадцатая генерала Ершакова, двадцать четвертая генерала Ракутина, тридцать вторая генерала Вишневского и Особая группа генерала Болдина. Это все на пятачке в пятьдесят километров в длину и тридцать в глубину. Там идут сражения днем и ночью. Я едва вырвался оттуда – помогла счастливая случайность. Над Москвой нависла смертельная угроза. Осознай это, Митяй!..

      Сообщение Кочевого меня потрясло. Хмель, бродивший в голове, улетучился.

      – Я все понял, Саня… Что делать мне, Дмитрию Ракитину, при создавшихся обстоятельствах? Дали бы мне сейчас роту, пускай не роту – взвод, я пошел бы туда и встал бы, преградив путь вражеской колонне, движущейся к Москве, задержал бы хоть на один час…

      – Я поехал, Митяй, – услышал я голос Кочевого. – Скоро зайду, если уцелею.

      – Подожди, –