Сизый нос. Михаил Викторович Позняк

Толик встал с продавленного дивана, где на полочке давно уже не было никаких семи слонов, прошлепал на кухню и долго пил из-под крана, периодически опираясь на жестяную раковину с крупными сколами эмали. Наконец, ему стало лучше. Вернувшись в комнату, он хотел пройти к столу, но остановился у зеркала, одной из немногих вещей, оставшихся от матери. Из тусклых глубин на него смотрела опухшая лопоухая физиономия с носом-картошкой, мелкими серыми глазками и торчащим чубом чуть вьющихся русых волос. Вот такой вот Толик, Москва, 1-я Дубровская улица, возраст около тридцати лет, без паспорта точнее и не скажешь. Рано спившийся веселый человечек Гурвинек.

      День был сер и мрачен, в бутылках и банках – пусто, за стеной завывало радио, включенное тетей Клавой как всегда на полную громкость: «Ле-енин! Всегда с тобой! Ле-енин! Всегда живой!» Толик попытался разгрызть горбушку, особо в этом не преуспел и сидел, повесив нос от жалости к самому себе.

      Внезапно для себя он встал, натянул пузырящиеся на коленях брюки, поискал и нашел в шкафу не слишком дырявые носки и почти чистую байковую рубашку. Не очень понимая, зачем он это делает, порылся в потертом пиджаке, выудил темно-зеленый паспорт старого образца (в голове почему-то промелькнули непонятные «айди» и «аусвайс»), и пролистал его. С фотографии на него глядел еще вполне симпатичный юноша с немного растерянным выражением лица. Толик вздохнул, убрал паспорт обратно в карман и надел на себя пиджак. Проблема была в том, что никаких денег в кармане он не обнаружил, несмотря на то, что должен был получить их вчера под расчет. И остатки пиршества на столе тоже не отличались роскошью. Все это наводило на всякие нехорошие мысли, углубляться в которые Толик не захотел, чтобы не расстраиваться окончательно. Но идти на улицу было надо, он отчего-то знал это совершенно точно. Идти на улицу, а затем куда-то ехать, и это было очень важно.

      Взгляд наткнулся на две пустые бутылки из-под водки, и лицо его просветлело. Это же целых двадцать четыре копейки! Вот и жизнь начала налаживаться. Порывшись в тумбочке, он выудил сетку-авоську, пристроил туда бутылки и вышел в прихожую. Там он оделся в желтую болоньевую куртку с немного порванным рукавом, нахлобучил на голову кепку-хулиганку и вышел из квартиры.

      Ну надо же, тетя Клава была тут как тут, словно специально его караулила. А может, так оно и было, кто ее знает…

      – Толенька, а что это ты дома? Во вторую смену работаешь? – взгляд ее скользнул с опухшей физиономии на сетку с бутылками, и выражение лица изменилось, – Опять выгнали? Снова с дружками прогуливал? Да что же ты как бычок на веревочке – куда потянут, туда и пойдешь! Вот, в кого ты такой? Нюра, покойница, упрямая была, все в люди тебя вывести старалась, а отец твой, так вообще… Эх ты!

      Пригнув голову, Толик потрусил вниз по лестнице. Возразить было нечего. Мамка старалась, шпыняла, от компаний дурных отваживала, да только вот померла она два года уже как. А отца своего он так никогда и не видел, хотя дворовых баек и легенд наслушался про него преизрядно.

      В то послевоенное десятилетие Москва активно