Роковой оберег Марины Цветаевой. Мария Спасская

Юрик задирал к потолку толстенькие ножки в перетяжечках, а я целовала его в розовые пятки. Затем мы надели штаны и отправились гулять по дому. Заглянули в мою комнату и обнаружили на прикроватном столике забавного плюшевого мишутку с синим носом и заплаткой на голове. Это Вероника балует меня медвежьими сувенирами, зная, что я очень люблю серого Тэдди. Время от времени рядом с моей кроватью появляются блокноты и ручки с его изображением, удобные пижамы и ночные сорочки или такие вот забавные игрушки. Юрик сгреб медведя в охапку и потопал на выход. Мы спустились на кухню и, усевшись в стульчик для кормления, ели сами и кормили синеносого друга. То есть, размахивая игрушкой, плевались пюре из бананов и яблок, крошили на пол печенье, брызгали во все стороны соком – короче, полдничали как могли.

      Потом гуляли во дворе, черпая снег варежками, подкидывая над собой и любуясь на искрящиеся снежинки в свете уличного фонаря, затем лепили снежную бабу с носом морковкой и глазами из угольков. А после боялись, что из темного леса, начинающегося прямо за забором, придет серенький волчок и ухватит Юрика за бочок, и, спасаясь от волчка, бегом вернулись домой, переоделись в сухой костюмчик и снова спустились вниз, чтобы смотреть, как Ольга Владимировна заканчивает натирать паркет, торопясь успеть к возвращению хозяев. За развлечениями день пролетел незаметно, и наступило время кормить Юрика ужином и укладывать спать.

* * *

      Расположившись на диване в гостиной нового дома в Екатерининском переулке, так похожем на отчий дом в Трехпрудном, Марина и Сергей слушали, как няня за стеной укладывает спать их крошечную дочь Алю. Ариадна родилась удивительным ребенком, и каждое ее новое движение, жест или звук юная мать записывала в дневник, чем в настоящий момент и занималась, откинувшись на диванные подушки. Сергей читал учебник естествознания – в свои двадцать лет он по слабости здоровья никак не мог закончить гимназию. Искоса поглядывая на мужа, Цветаева непроизвольно вспоминала слова Волошина, которые старший друг сказал ей на прощание:

      – Что касается меня, Мариночка, то я могу принести тебе лишь самые искренние соболезнования. Мне кажется, ты слишком неукротима для такой лживой формы жизни, как брак. Все это лишь эпизод, и очень кратковременный.

      Марина тогда вспыхнула и резко ответила:

      – Ваши слова, Максимилиан Александрович, – прямое издевательство! Есть области, где шутка неуместна!

      – Не надо сердиться, Мариночка, – ласково молвил мудрый Макс, – будущее покажет.

      Как же неприятно теперь осознавать, что Волошин был прав! Марина затушила папиросу о дно пепельницы и захлопнула толстую тетрадь, в которой вела записи. Ее волновала одна неотступная мысль, с которой она больше не могла мириться. Закурив новую папиросу, молодая жена повернула пылающее лицо к сосредоточенному мужу и тихо произнесла:

      – И все таки я ничего не могу с собой поделать, Сереженька. Я люблю вас обоих. Петеньку и вас.

      Эфрон