Таракан. Иэн Макьюэн

частенько потягивал кофе по ночам на полу кафетерия. Это мешало спать днем, но ему нравился вкус, особенно с молоком и сахаром. Он решил, что его подручным наверняка это известно.

      Как только помощница вышла из комнаты, он откинул одеяло и сумел опустить свои ноги-колоды на ковер. Джим наконец встал во весь рост, такой внушительный, что у него слегка закружилась голова, и, застонав, прижал рыхлые бледные руки ко лбу. Через пару минут, когда он вошел на нетвердых ногах в ванную комнату, эти же руки стали проворно снимать пижаму. Раздевшись, он встал босиком на теплый кафель, приятно гревший стопы. Глядя с изумлением, как его тело выдает бурливую струю в особый керамический резервуар, он воспрянул духом. Но, повернувшись к зеркалу над раковиной, снова приуныл. Щетинистый овал лица, покачивавшийся на толстой розовой шее, внушал отвращение. Глаза с черными зрачками шокировали. Пухлая темная плоть, обрамлявшая частокол грязно-белых зубов, вызывала омерзение.

      «Но я здесь для высокой миссии и всё перетерплю», – заверил он себя, глядя, как его руки поворачивают краны и тянутся за мылом и кисточкой для бритья.

      Пять минут спустя, выйдя из ванной нетвердым шагом, он почувствовал дурноту при мысли, что ему придется облачаться во всю эту одежду, разложенную для него. Его родной народ по праву гордился своими прекрасными, блестящими телами и никогда бы не подумал чем-то закрывать их. Белые подштанники, черные носки, рубашка в бело-голубую полоску, темный костюм, черные туфли. Он отстраненно смотрел, как его руки ловко завязывали шнурки, а затем – опять это зеркало в ванной – галстук. Причесывая рыжевато-каштановые волосы, он испытал внезапную тоску по дому – так этот цвет напоминал ему покинутых собратьев.

      «Хотя бы что-то связывает меня с родиной», – подумал он меланхолично, выходя из комнаты.

      Ему предстоял жуткий спуск по лестнице. Но он решил довериться своим ногам, как перед этим доверялся рукам, брившим и одевавшим его. Он спускался, крепко держась за перила, подавляя стон при каждом шаге. На пролетах с крутыми поворотами он вцеплялся в перила обеими руками. Со стороны могло показаться, что его мутит с похмелья. Однако он мог гордиться собой: еще вчера ему потребовался час, чтобы подняться по этой лестнице, но спустился он всего за семь минут. У подножия лестницы, в холле, его ожидала группа совсем молодых людей обоего пола, все – с папками.

      – Доброе утро, премьер-министр, – пробормотали они нестройным хором, с почтением в голосе.

      Никто из них не посмел взглянуть ему в глаза, и все они ожидали, что он им скажет. Прокашлявшись, он выговорил:

      – Что ж, приступим, пожалуй.

      Больше ничего на ум ему не приходило, но тут, наудачу, к нему протолкался человек, постарше других и в таком же дорогом костюме, как у него, и, взяв за локоть, увлек за собой по коридору.

      – На пару слов.

      Открылась дверь, и они вошли в комнату.

      – Ваш кофе здесь.

      Они были в комнате правительства. Посередине длинного стола, перед самым большим креслом, стоял поднос с кофе, к которому премьер-министр устремился с такой прытью, что последние шаги почти бежал. Он надеялся