Потерявшийся во сне. Андрей Андреевич Храбрый

в пляс молнии: героиня снов только что ускользнула в сумрак ночи в действительно существующем мире. Луна скрылась, и на землю нахлынула приятная морось, которая именно сейчас ничуть не радовала. Только разъяренно возбуждала центр печали.

      Словно задыхаясь, он не мог пустить воздух в легкие. Приложил руку к груди. Сердце колошматило с невероятной силой, на лбу выступил пот, кисти побледнели, пальцы пронзила тысяча игл, и Дягелев невольно представил введенную в себя дозу адреналина. Автобус уже далеко умчался от того самого рокового места, но Дягелев все еще цеплялся выпученными глазами в ту даль сзади, в надежде еще раз хоть краешком глаза взглянуть на женщину.

      Преследующий сон, последний раз гостивший прошлой ночью, вспомнился сам по себе.

      “Бред, выдумка гниющей мозговой ткани. Мало ли женщин с темно-каштановыми волосами. Этот сон – всего лишь дурацкая мания от одиночества. Желание, отчаянно пытающееся удержать меня на земле, словно намекая на что-то незавершенное. Только вот подсказки и ответы не проглядываются, и потому брожу я вокруг да около. А впрочем, желания нет, вместо него – страх”.

      Загипнотизировано все еще пялился в окно. Автобус мчался дальше, открывая на остановках двери. Люди чаще выходили, чем заходили. Все посторонние звуки, включая озвучивание остановок, исходили откуда-то издали и не достигали его ушей. Дягелева привела в чувства тяжесть взгляда незнакомца напротив, который пристально рассматривал уткнувшегося куда-то назад и носившего заношенное пальто, заношенные брюки и облезлые туфли. Лицо этого человека открывалось только в профиль: на щеках и подбородке выступала черная щетина, а синяки под глазами указывали на недосып или постоянный стресс.

      Дягелев, замученный видениями, оторвался. Небрежно осмотрел нарушителя одиночества и только затем, когда автобус остановился в очередной раз, торопливо выскочил на улицу, задев плечом закрывающуюся дверь и почувствовав неприятно жгучую боль. Он проехал две лишних остановки, и теперь, в усталую ночь, измученному телу дом казался более далеким.

      Плечо размял, но боль не отступала. Хотелось громко ругаться и размахивать руками – выплеснуть накопившийся гнев несправедливости. Свежий, прохладный ночной воздух, попадающий в ноздри и остужающий пыл, – единственное, что сохраняло в относительной стабильности отказывающий рассудок. Нездоровый сон, как долгодействиющий яд, сбивал с ног человека, не способного дать отпор завязанными руками. Иллюзии выскакивали из каждого закоулка, а мрачные мысли отчаянности, как грозовые тучи, сгущались, ломая волю и гася искры жизни.

      Он мчался на тонких ногах, понурив голову. Никого не замечал, хоть улица и предстала пустыней. В голове ветер все еще раздувал темно-каштановые волосы и те пристально смотрящие глаза, что прожигали насквозь навязчивым изучением мужских черт лица.

      От волнения и быстрой ходьбы его дыхание разносилось на несколько метров вперед. Шаг замедлил, чтобы перевести дух.