Монастырь дьявола. Ирина Лобусова

права.

      Затем, обернувшись к остальным, зычно объявил:

      – Мы возвращаемся в аэропорт. Выступление отменяется.

      И, посмотрев на водителя в упор, сказал (с таким выражением, что тот не посмел возражать):

      – Выступать на этом дне рождения мы не будем. Пусть вернет деньги. Комментариев не жди! Все, я сказал.

      2013 год, Восточная Европа

      – Значит, здесь все-таки кто-то есть… – сказал он, чтобы сбить это отвратительное молчание.

      – Я не понимаю…. Ничего не понимаю… – забормотал москвич, и ему вдруг подумалось, что вне зависимости от характера и привычек ужас всех поражает одинаково.

      – Но это невозможно! – откликнулся врач, – невозможно! Здесь никого нет! Никого! Мы же проверяли все двери!

      – Значит, не все! – твердо сказал он.

      – А вдруг кто-то услышал наши голоса и решил открыть? Может, сторож, – голос москвича по-прежнему дрожал, но он все-таки пытался взять себя в руки, и ему в голову пришло, что это (в принципе) достойно похвалы, – должно же быть какое-то реальное объяснение!

      – Вопрос в другом – что мы будем делать? – сказал врач.

      – Войдем и посмотрим! – твердо сказал он.

      – Десять минут назад ты говорил совершенно другое!

      – Я передумал.

      – Почему? С чего вдруг передумал?

      – Я никогда в своей жизни не бежал от раскрытой двери!

      – Но и не входил в нее, верно?

      Реплика москвича носила многозначительный характер, глаза неприятно косили в сторону, и всем своим поведением он пытался дать понять, что в его фразе содержится намного больше смысла, чем сказал….Он отвернулся к стене, чтобы не видеть так явно, как вокруг расцветают черные цветы подлости. Аромат которых вдруг заполонил все вокруг. Он не хотел, чтобы все это отражалось у него на лице, но в то же время знал, что ничего не сможет с этим поделать. Что это всегда будет отражаться на его лице… Всегда…. Как кровоточащий шрам. Как чудовищный рубец, из которого вечно будет сочиться кровь. И люди будут шарахаться в ужасе от одного его вида и он станет чем-то вроде зачумленного или прокаженного, изгоем, тем самым, каких так боится толпа. Ведь для того, чтобы вызвать ужас у толпы, не обязательно быть уродом. Иногда для этого достаточно обладать нечеловеческим горем. Горем, которое, как кошмарный асбестовый панцирь, накладывается на всю жизнь.

      Он попытался взять себя в руки, но не смог. Мешали призраки. Единственное, что смог, просто прикрыть глаза на несколько секунд. Несколько секунд, похожих на кошмарный сон.

      Москвич, конечно, испугался.

      – Видишь, я не полный идиот! Я правильно сказал, верно? Я читал о тебе в газетах и сразу смекнул, кто ты такой! Так что нечего из себя строить самого умного, про тебя и так все ясно!

      – Послушайте, я ничего не понимаю… – в их диалог (вернее, в односторонний монолог москвича – потому, что он за все это время так и не проронил ни слова) вмешался врач, – что он такое говорит? Что было написано в газетах?

      Врач