Черепаший вальс. Катрин Панколь

смейся… Посмотрим, как ты будешь смеяться, когда он тебе сиськи клещами повырывает!

      – Ой, боюсь-боюсь! Аж вся дрожу.

      Агата поплелась к двери за своим добром, не выпуская бутылки. На пороге стоял Гэри, он как раз собирался позвонить. Прошел в гостиную, схватил «Harper’s Bazaar» и сунул в карман.

      – Ты начал читать дамские журналы? – воскликнула Гортензия.

      – Развиваю мое женское начало.

      Гортензия кинула последний взгляд на соседку: та извлекала джинсы из помойки, стоя на четвереньках и визжа как поросенок.

      – Все, валим отсюда, – сказала она, подхватывая сумочку.

      На лестнице они столкнулись с пресловутым Карлосом: метр пятьдесят восемь, семьдесят кило, черные как смоль крашеные волосы, физиономия рябая от застарелых угрей. Он смерил их взглядом с головы до ног.

      – Что это с ним? Хочет мое фото? – спросил Гэри, обернувшись.

      Мужчины обменялись враждебными взглядами.

      Гортензия схватила Гэри за руку и потащила на улицу.

      – Не парься! Это один из ее старых перцев.

      – Опять поругались?

      Она остановилась, повернулась к нему, скроила самую нежную и умильную мордочку, какая водилась в ее арсенале, и спросила:

      – Слушай, а может, я все-таки…

      – Нет, Гортензия, и не мечтай! Сама разбирайся со своей соседкой. А я живу один, в тишине и покое!

      – Она угрожала мне сиськи клещами повырывать!

      – Не иначе тебе попалась такая же змея, как ты сама. Интересно будет поглядеть на матч. Оставишь мне местечко в первом ряду?

      – С поп-корном или без?

      Гэри прыснул. Эта девица за словом в карман не полезет. Не родился еще тот, кто мог бы ее заткнуть или приструнить. Он чуть не сказал: ладно, давай переезжай ко мне, но вовремя спохватился.

      – С поп-корном, но только сладким! И сахару побольше!

      Вокруг огромной, занимавшей полкомнаты кровати валялась одежда, которую они поспешно сбросили накануне. На окнах – набивные занавески с алыми сердечками, на полу – розовый акриловый коврик, над кроватью – полупрозрачный балдахин в средневековом духе.

      «Где я?» – спросил себя Филипп Дюпен, обводя глазами комнату. Бурый плюшевый мишка, потерявший стеклянный глаз и потому явно расстроенный, гора вышитых подушечек, на одной из которых красуется надпись: «WON’T YOU BE MY SWEETHEART? I’M SO LONELY»[23], открытки с котятами в акробатических позах, постер Робби Уильямса с высунутым языком и целый веер фотографий хохочущих девиц, посылающих воздушные поцелуи.

      Господи, сколько ж ей лет? Накануне в пабе он решил, что двадцать восемь – тридцать. Но посмотрев на стены, начал сомневаться. Он уже плохо помнил, как они познакомились. В голове всплывали обрывки разговора. Всегда одни и те же. Менялся только паб или девушка.

      – Can I buy you a beer?

      – Sure[24].

      Они выпили по одной, второй, третьей кружке, стоя у бара; их локти синхронно поднимались и опускались, а глаза то и дело косились на экран телевизора – показывали футбольный матч. «Манчестер» – «Ливерпуль». Болельщики в майках своей

23

«Хочешь быть моим милым? Я так одинока» (англ.).

24

«Можно угостить вас пивом? – Конечно» (англ.).