Ничего никогда не изменится. Таня Буланова

мум десять лет она зависла на стадии заброшенного кирпичного остова, по задумке – гастронома в новеньком районе для молодых семей. Строительство его началось в Перестройку, но служил он в итоге гигантской площадкой для опасных детских игр, впрочем с попустительства родителей – стройку хорошо было видно из окна. С верхнего, наполовину оконченного этажа было классно (модное среди дворовой детворы, на грани дерзости, словечко тех лет) наблюдать закат. Особенно – если забраться в узкий лаз с наружней стороны стены, спугнув гнездящихся там голубей. Примерно раз в полгода на районе зарождались, мутировали и сами собой уходили в небытие легенды об очередном маньяке, орудующем в подвале стройки. Их пересказывали друг другу, драматично округляя глаза. А потом кто-то самый смелый обязательно демонстративно покорял темный минус первый этаж и, немного бледный, но гордый собой, выходил оттуда не изнасилованный и не задушенный.

      За неудавшимся гастрономом формально начиналась дорога к соседней панельке (Таня всегда немножко завидовала подруге, которая жила там на десятом этаже – в Танином доме было всего-навсего девять). Фактически же это была не дорога, а непроходимая лужа. Для бравых моряков, обутых мамами в яркие резиновые сапоги, это море было по колено – пусть иногда и переливалось через голенища, так что приходилось, печально хлюпая, брести домой и покаянно ждать легкой трепки, потока причитаний «ты же простудишься» и ведра со жгучим горчичным раствором в довершение наказания. Одной весной разлив луж был настолько грандиозен, что Таня сочинила и схематично изобразила на клочке бумаги «карту болот «. Там были пунктиром отмечены потайные тропы, брод и безопасные кочки, которые помогали преодолеть непреодолимое поле из хлюпающей грязи и обманчиво безмятежных луж. «Болота» предательски высохли к лету, а вот карту Таня сохранила на память.

      За неполными тремя этажами недостроя ширился пустырь. Его предназначение – также по задумке проектировщиков района – было более благородным: о том, что на месте ковыля, метровых одуванов и двухметровой полыни должен бы быть парк, напоминала только жестяная ракушка со сценой внутри. Иногда, в жаркие летние вечера, этот гигантский моллюск приоткрывал створки и изрыгал самые пошлые хиты ранних девяностых. Молодежь и детвора бегом бежали на дискотеку, манимые чарующими звуками из гигантских колонок. Двигая несформировавшимися бедрами в такт макарене, Таня и ее подружки мечтали о скорейшем медляке. Диджей обычно не торопился баловать малолетних тусовщиц – максимум два томных трека за дискотеку и финальный белый танец. На последнюю песню десятилетние кокетки возлагали особые надежды, впрочем всегда по итогам вечера тщетные.

      Следом за пустырем начинались гаражи, куда детям было строго-настрого запрещено ходить. По логике взрослых, гаражный кооператив был местом куда более подозрительным и опасным, чем тот кирпичный недострой под окнами. Так что в гаражи ходили тайком. А как было не уступить соблазну, если именно там росло дерево со стыдным названием «лох» и отдаленно приятными на вкус плодами! Более вязкими, нежели сладкими, и все же съедобными. Большего от жизни дети городских окраин и не просили.

      Соперничая с самим солнцем, еще дальше от дома и ближе к горизонту дымила кастрюлями труб ТЭЦ. Пугающий гигант, мифический монстр. Таня любила мечтать: «Вот чуть подрасту и предприму отважный поход прямо к подножию этих загадочных вулканов, рождающих белесый пар в промышленных масштабах. Нужно только достать с антресолей тот потертый папин рюкзак, что он носил до моего рождения, в экспедиции на Эльбрус, затариться пакетом молочного печенья и термосом с чаем – и вперед…» На счастье родителей, прогулки Тани и друзей ограничивались несправедливо впавшими в немилость гаражами и безобидной добычей ягод с дерева лох.

      Игры у детворы были столь же незатейливые, сколь и полные адреналиновых приходов. Зимой в программу покорения недостроенного универмага дополнительно входили прыжки с него в пуховые сугробы. Таня рискнула только разок и втайне завидовала друзьям и подругам, что демонстрировали чудеса сигания с трехметровой высоты.

      От советского поколения «молодежи» достались в наследство всяческие казаки-разбойники, классики и войнушки. Лихие девяностые внесли свою лепту: в виде швыряния вырвиглазного цвета лизунов, поливания асфальта водой из пластиковых бутылок с проколотыми папиным шилом крышками и коллекционирования похабных вкладышей от жвачек.

      Популярной игрой какое-то время была «Цепи-цепи кованы». Детвора делилась на две группы. Нужно было встать шеренгой напротив команды противника и взять за руки сотоварищей. Одна команда выкрикивала провокационный вопрос: «Цепи-цепи кованы, кем вы не раскованы?» Другая должна была решить, кем. Из противоположной шеренги общим голосованием выбирали кого-нибудь похилее и объявляли: «Та-а-аней». Таня должна была выйти из строя, разбежаться и со всей дури впечататься во вражескую «цепь». Если ей удавалось разбить сцепление рук, то она уводила одного противника в свою команду – если она беспомощно висла на крепкой хватке Толика и Мишки, то ее забирали во вражеский стан. Игра длилась, пока одна из команд не исчерпает запас своих игроков… Или пока Таня не расшибет себе колено.

      Именно так и случилось в один прекрасный летний