В жерновах житейских. Александр Новиков

положил руки на железное основание балкона и, вглядываясь в ночные огни Москвы, тихо заговорил:

      – Рассказывать особо не о чем. После того боя – госпиталь. Сначала в Моздоке, после в Подмосковье, отсюда часа два езды. Провалялся год и три с хвостиком месяца. Чем заниматься – понятия не имею. Вот, пожалуй, и все рассказы.

      – Ну ты даешь! – огорченно выдохнул Вовка. – Два часа езды всего. Не мог сообщить, что совсем рядом. Не по-дружески как-то.

      – Да погоди ты с выговорами! Девять месяцев лежал, в потолок смотрел. Совсем ничего не соображал. Как на гом свете побывал! – И тут же, словно извиняясь за резкий тон, Николай добавил: – Потом, когда стал поправляться, решил сюрприз сделать. Ты ж меня знаешь. Вот из госпиталя прямиком к вам.

      – Считай, с сюрпризом получилось. Я ведь долго искал тебя, когда вернулся. Первое время никто ничего определенного не говорил. Потом толдычили, что погиб. А я не верил. Когда танкисты нас на броню взяли, ты еще бормотал что-то.

      Значит, думаю, выкарабкается. В тебя я всегда верил, не подумай.

      – А я и не думаю. И я в тебя верю. У меня два родных человечка на земле осталось – ты да дед Никифор.

      – Ему небось тоже не писал?

      – Нет. Зачем расстраивать старого. Он и так в последнее время хандрит. Вот теперь поеду домой. Собственной персоной. Надоело на эти рожи генеральские смотреть. Столько ребят положили! Лучших ребят!

      Вовка молча выслушал товарища и, швырнув с балкона окурок, слегка удивленно спросил:

      – И чего собираешься делать в своем Кульково, со своей-то профессией?

      Николай резко повернулся – глаза в глаза.

      – А какая она – наша профессия?! Людей убивать! Ты никогда не думал над этим?

      Ермаков смутился.

      – Почему же только это? Теперь в охране приличные деньги платят. Люди, знаешь, сколько всего имеют?! И все нужно охранять. Я вот устроился к одному мужичку. Он хоть и жадина, но, в принципе, договориться можно.

      Цыганков на минутку задумался. После сказал:

      – Нет, Вова. Не за тем я в Москву ехал, чтобы шею гнуть на этих новых хозяев жизни. Перевернулось все с ног на голову! Да я не против них, но и не с ними. Нищеты кругом! Банды! А они жируют. Ну, понимаю, захотели в капитализм – так зачем друг другу глотки грызть? Ненавижу! Все ненавижу! – Он на мгновение умолк, а затем с грустью продолжил: – А то, о чем мы с тобой мечтали, растаяло, ушло! Как сказал поэт: «как с белых яблонь дым»! Я в свои тридцать один так нахлебался, до конца жизни хватит! Хочу успокоиться, отдохнуть. Нормальной жизни хочу в конце концов! Только как теперь? То Рождество в Грозном покоя не дает. Димка снится, ребята. – тихий голос Николая немного дрогнул. – Извини, разволновался. Давай сегодня больше не будем о грустном.

      Но Вовка, до того момента молча слушавший товарища, все-таки немного сорвался:

      – Думаешь, я железный! Мне тоже этого всего не забыть. Только никуда его не денешь!

      После этих слов наступила гнетущая тишина. Они сидели бок о бок и прислушивались к ночной жизни огромного мегаполиса.