Через сто лет. Эдуард Веркин

считала вслух, а я не считал, просто торчал, сдавленный книгами прежних лет.

      – Сто, – сказала Костромина. – Теперь мы будем энергично работать.

      – Да, – сказал я.

      Мы взялись за энергичную работу.

      В нашем блоке в основном книги. Когда началось… Вернее, когда закончилось… Даже не так.

      Когда осознали, во что мы все вляпались, народ очень рассердился.

      Все книжки, все фильмы, компьютеры, короче, все, до чего могли дотянуться, собирали. Дед рассказывал, что прямо в окна выбрасывали, а по улицам шли бульдозеры, сгребали в грузовики и вывозили за город. Сначала жгли, само собой, костры были чуть ли не до неба, черный от пепла снег шел, все вообще черное было. Потом опомнились, конечно, поняли, что сгребли и нормальное, и поганое, без разбора, и оказалось все вперемешку. Тогда разделять времени не нашлось, других хлопот немало возникло, вот все добро по коллекторам и раскидали.

      Они раскидали, а мы теперь разбираем который год, зерна в мелкую банку, плевела – в мусоросжигатель. В измельчитель то есть, бумагу надо беречь. Конечно, никакого недостатка в древесине у нас не наблюдается, но с деревообрабатывающей промышленностью проблемы. Финляндия до сих пор в развалинах, а они по древесине главными считались. Поэтому макулатура – ценный ресурс. И в коллекторах ее еще надолго хватит. Мы эти коллекторы сто лет почти разбираем, только разобрать никак не можем. Не хватает сил.

      – Один вуп в соседнем городе тоже вот так в коллекторе сидел, – сказал я. – И ему на спину прилипла страница из журнала про садоводство, а он не заметил. Пока домой шел, весь промок под дождем и страница тоже размокла, он прямо так спать и завалился.

      – И что?

      – На следующий день тоже не заметил, бумага и вросла. А на бумаге какая-то древняя плесень оказалась, из позапрошлого века, а то и еще раньше, может, и первобытная вообще. Одним словом, эта плесень его за неделю до позвоночника выела, а он и не заметил даже. Когда хватился, было уже поздно. В антибиотики его опускали, в кислоту – все бесполезно, плесень его дожрала.

      – Вранье, – хмыкнула Костромина. – На бумаге никакой плесени нет.

      – Но я…

      – Никакой плесени нет, – утвердительно повторила Костромина. – И нечего выдумывать. Ясно?

      – Ясно, – согласился я.

      – Бумага абсолютно безопасна, – повторила Костромина. – Абсолютно.

      – Конечно.

      Мы немного поработали. Костромина выбирала книги, передавала их мне, я рвал поперек и грузил в корзину. Молчали.

      – С книгами работать еще ничего, – сказала Костромина. – А вот в соседнем городе раньше игрушечная фабрика работала. Когда гемоготика в моду входить стала, они на нее целиком переключились. И наваяли. Очень много то есть наделали. Пластмассовые клыки, резиновые маски, заводные челюсти, фигурки разные, игры настольные, куклы, амулеты. Там все коллекторы этим завалены, по горло. Вот ты прикинь, как там работать приходится? Во всей этой мерзости?

      – Да уж, – соглашаюсь я. – Трудно.

      Я на секунду представил,