Зеленые холмы Калифорнии. Екатерина Вильмонт

чем-то ты права, наверное. И все-таки, когда труппа уедет, а ты останешься… И если в кино будешь сниматься, никаких тебе кинофестивалей.

      – Почему? А московский? – смеялась я. Я была уже влюблена на всю катушку. А театр… Что театр, наверное, я смогу без него обойтись.

      И он тоже без меня смог. Ни в один московский театр меня не взяли. И кто-то посоветовал мне прослушаться на радио. Лёня был счастлив. С одной стороны, я при деле, при профессии, а с другой, никто меня в лицо не знает, никакая звездная болезнь мне не грозит. К тому же диктор всесоюзного радио – это звучало…

      Я долго пробыла на кладбище, хотя погода стояла ужасная. Дождь, холод. Но мне хорошо вспоминалось там, было грустно и нежно на душе. Он был самой большой моей любовью, даже единственной, все остальное не в счет.

      После его смерти были претенденты, как говорится, на руку и сердце, но я даже представить себе не могла другого мужчину рядом с собой, в одной квартире. Лёня никогда меня не раздражал, даже удивительно. Он был неприхотлив и очень благодарен в быту, никогда не лез в женские дела. У него было свое большое дело в жизни. И он любил меня, несмотря на многочисленных баб, которых я про себя называла «подножным кормом». Мучилась из-за этого, но твердо знала – любит он только меня. И это было важнее всего. Я сидела на лавочке под зонтом и вспоминала, вспоминала… Все-таки я – счастливая женщина, в моей жизни была настоящая большая любовь, и мы прожили вместе так много лет… Внезапно мне стало холодно. Пора уходить. Прощай, Лёнечка…

      …Выйдя из лифта, я услышала странные звуки. Как будто в квартире били посуду. Я испугалась. Звон разбитого стекла повторялся со странной периодичностью. Я дрожащими руками отперла дверь и бросилась на кухню. Пол был усеян осколками. Стаська с застывшей на лице странной гримасой сидела на стуле и швыряла на кафельный пол блюдца от кофейного сервиза.

      – Ты спятила? Прекрати сейчас же! – заорала я.

      Она подняла на меня глаза и все же с той же гримасой шмякнула об пол очередное блюдце.

      У меня от ужаса волосы на голове зашевелились. Она что, с ума сошла? Но нельзя поддаваться панике.

      – Станислава! – Я грохнула кулаком по столу. – Я с тобой разговариваю.

      Бац! Еще одно блюдце разбилось вдребезги.

      Я схватила телефонную трубку и сделала вид, будто набираю номер.

      – Скорая психиатрическая? Приезжайте скорее, моя внучка сошла с ума. Записывайте! Городецкая Станислава Юрьевна, семнадцать лет, школьница… Буйное помешательство.

      – Лёка, перестань! Лёка! Я положила трубку.

      – Очухалась?

      – А ты что, сдала бы меня в психушку? – злобно прищурилась она.

      – Можешь не сомневаться. Говори, что стряслось?

      – Я поеду в Америку!

      – Что?

      – Что слышала!

      – Не смей хамить!

      – Я поеду в Америку!

      – Ну поедешь, а зачем же стулья ломать?

      – Какие стулья?

      – Классику читать надо! Посуду зачем била? Смотри, что наделала, поганка. Из чего мы теперь пить будем?

      – Не преувеличивай! Из этого идиотского сервиза мы никогда не пьем.

      – А стаканы?

      – Купим, они