Светлячок надежды. Кристин Ханна

вспомнить, как ее зовут, появилась еще одна. Судя по огромному, накрытому фольгой подносу в ее крупных руках, она полагала, что больше всего он страдает от голода.

      – …лучший мир… – услышал Джонни и пошел прочь.

      Он протиснулся сквозь толпу к бару, устроенному на кухне. По дороге ему встречались люди, произносившие самые разные сочетания все тех же бесполезных слов – «сожалеем», «конец страданиям», «лучший мир». Он не останавливался и не отвечал, а продолжал идти. И не смотрел на расставленные по комнате фотографии – на подоконниках и прислоненные к настольным лампам. В кухне его встретила группа женщин со скорбными лицами, занятых делом: они снимали фольгу с кастрюлек и рылись в ящиках с кухонной утварью. При появлении Джонни женщины замерли, словно птицы, обнаружившие рядом лису, и посмотрели на него. Их жалость и страх, что подобное может случиться и с ними, была почти осязаема.

      У раковины с кувшином в руках стояла его теща Марджи. С громким стуком поставив кувшин с водой на кухонный стол, она откинула прядь волос с печального, осунувшегося лица и шагнула к нему. Женщины посторонились, пропуская ее. Она остановилась у бара, бросила в стакан лед, плеснула виски, содовую и протянула ему.

      – Я не мог найти стакан, – пробормотал Джонни. Глупо. Стаканы стояли прямо перед ним. – Где Бад?

      – Смотрит телевизор с Шоном и мальчиками. Это ему не под силу. Я имею в виду, оплакивать смерть дочери вместе со всеми этими незнакомцами.

      Джонни кивнул. Тесть всегда был тихим человеком, а смерть единственной дочери сломала его. Даже Марджи, которая вплоть до своего последнего дня рождения оставалась энергичной и черноволосой, стремительно постарела после того, как узнала страшный диагноз дочери. Она сгорбилась, словно в любую секунду ожидала очередного удара судьбы. Она перестала красить волосы, и пробор на ее голове стал похож на замерзший ручеек. Очки без оправы увеличивали ее водянистые глаза.

      – Иди к детям, – сказала Марджи, и ее бледная рука с синими венами легла ему на локоть.

      – Я могу остаться здесь и помочь вам.

      – Со мной все в порядке, – сказала она. – Но я волнуюсь за Мару. Очень тяжело терять мать в шестнадцать лет, и мне кажется, что теперь она жалеет, что ссорилась с матерью до того, как Кейт заболела. Иногда слова запоминаются, особенно сказанные в гневе.

      Джонни сделал большой глоток, наблюдая, как лед постукивает в опустевшем стакане.

      – Я не знаю, что им сказать.

      – Дело не в словах. – Марджори крепче сжала его локоть и вывела из кухни.

      Дом был полон людей, но Талли Харт выделялась даже в толпе скорбящих. Всегда в центре внимания. В черном обтягивающем платье, которое, наверное, стоило столько же, сколько некоторые машины, припаркованные на дорожке к дому, она даже в горе умудрялась выглядеть красивой. Ее распущенные по плечам волосы были темно-рыжими, и после похорон она освежила свой макияж. Талли стояла в гостиной, окруженная людьми, и энергично размахивала руками, вероятно рассказывая какую-то историю, и, когда она закончила, все рассмеялись.

      – Как она может улыбаться?

      –