Семнадцать мгновений весны (сборник). Юлиан Семенов

      За рюмочкой

      Фон Штромберг вызвал дежурную машину, когда Нойбут отпустил его, устроился на заднем откидном кресле, где обычно сидел генерал, а не впереди, на обычном адъютантском месте, и спросил шофера:

      – Как ты думаешь, куда я хочу поехать?

      – Чуть развеяться, господин майор.

      – Милый Ганс, ты мудр. То, что ты сидишь в шоферах, лишний раз свидетельствует против нас как организации. Твое место в Берлине.

      Шофер засмеялся:

      – Не хочу.

      – Отчего так?

      – Шоферов любят женщины, и не надо снимать комнаты: сиденья отбрасываются.

      – Что ты говоришь?!

      – Только кожа холодная. Некоторые жалуются. А одна, в Лодзи, отказала мне в повторном свидании – у нее открылся глубинный ишиас.

      Фон Штромберг хохотал до слез. Он и вылез из машины, сгибаясь пополам от смеха. Махнув шоферу рукой, он разрешил ему уехать.

      – Когда за вами? – спросил Ганс.

      – Не надо… Я останусь где-нибудь здесь.

      Трауб ждал фон Штромберга, лежа на диване в кальсонах розового цвета и в шерстяной – до колен – рубахе.

      – Салют воину!

      – Салют писателю! – ответил фон Штромберг. – Вставайте, граф, вас ждут великие дела!

      – Великие дела кончились. Осталось одно дерьмо.

      – Я не могу спорить с тобой, пока трезв.

      – В столе – виски.

      – Откуда здесь виски?

      – Мне оставил ящик парень из «Газетт де Лозанн».

      Фон Штромберг достал из стола бутылку, налил, разбавил водой, выпил, блаженно зажмурился и сказал:

      – Писатель, ты чувствуешь, как от этого пойла тянет настоящим хлебом, а? Шнапс я пить не могу: по-моему, его делают не из хлеба, а из мочевины. Химия рано или поздно убьет институт гурманства. Люди станут глотать шарики, начиненные калориями.

      – Что новенького?

      – Ничего.

      – Скоро дальше?

      – Какое «дальше» ты имеешь в виду?

      – Мне нравится эта девица! Я имею в виду, когда снова начнем давать деру?

      – Это зависит не только от нас, но в какой-то мере и от красных.

      Трауб усмехнулся.

      – Смешно, – сказал он. – Куда сегодня?

      – Куда-нибудь, где много людей и хорошая музыка.

      – Это крематорий.

      – Писатель, ты злой, отвратительный человек.

      – Едем в казино – больше некуда.

      – У тебя новенького нет ничего?

      – Ты имеешь в виду баб?

      – Пока еще я не подозреваю тебя в гомосексуализме.

      – Нет, ничего особо интересного нет.

      – Ты добр во всем, но женщин скрываешь.

      Трауб кончил одеваться, сделал радио чуть громче и остановился возле коричневого громоздкого аппарата.

      – Тебе не бывает страшно, когда слушаешь этот ящик, Гуго?

      – Почему? Меня изумляет это чудо.

      – Тебя изумляет, как люди смогли втиснуть мир в шесть хрупких стеклянных лампочек? Так ведь?

      – Так.

      – Это – от дикарства. Ты дикарь. А дикари лишены страха, потому