Христианская гармония духа. В 2-х кн. Кн. 2. Н. Н. Неплюев

и одежды. Женщины, одетые в наряды, на которых горит клеймо легкомыслия и наглости, и эти наряды до того причудливо нелепые, что надо изрядное усилие воображения, чтобы вспомнить, что в этот странный футляр запрятано нормальное человеческое существо, а не уродливая кукла, сшитая из тряпок по прихоти модистки, эти добровольные олицетворения юмористических идиллий озабоченно снуют по магазинам, выбирают и советуются, пресерьезно воображая, что делают очень важное и серьезное дело, играя в эту детскую игру гостиной с переодеваниями.

      Это достойные подруги жизни для тех мужей, которые, развлекаясь, со своей стороны, физическими и умственными калейдоскопами другого рода, озабоченно снуют по ярмарке жизни, спекулируя, интригуя, злобствуя и тоже воображая, что делают очень важное и серьезное дело, соединяя балаган с биржею. Эти мужья очень довольны этими женами, и эти жены очень довольны этими мужьями, находя, что биржа дает деньги для гостиной, а гостиная часто помогает сделкам на бирже; таким образом, обе игры удачно пополняют одна другую, сливаясь в один пестрый калейдоскоп жизни по обычаю мира сего.

      И обстановку, и размеры игры варьируют до бесконечности, но суть жизни – все та же бездельная игра в пестрые калейдоскопы ощущений и добывание средств для этой игры; иногда самое добывание средств поглощает всю жизнь и само по себе обращается в деловую игру, еще более нелепую, чем все пестрые калейдоскопы ощущений, которые все же имеют приманку изящества.

      Очень часто именно любовь к изящному и выставляют как оправдание громадных затрат на роскошь обстановки. Что любовь к изящному часто не играет при этом ровно никакой роли, видно из того, как редко среди аляповатой роскоши встречаются проявления истинно изящного вкуса и как редко изящное бывает оригинальным порождением личного вкуса хозяина, а не шаблонным произведением оплаченного ремесленника.

      Допустим, что любовь к изящному не пустая придирка и что именно она заставляет богатого человека тратить все свои средства на роскошь, он не может не сознавать, что роскошь его обстановки – ничтожный оазис в безбрежной пустыне безобразной, уродливой нужды. Как бы он ни замыкался в своем изящном оазисе, обособляясь от окружающей нужды, безобразная жизнедействительность будет назойливо глядеть во все окна и щели его эдема, и он не может не понимать, что его изящная роскошь лишь лживая декорация, способная только рельефнее выявить всю безобразную уродливость нормальной нужды.

      Чем более человек любит изящество, тем более, если огрубелое сердце не совсем разучилось любить и сострадать, он будет болеть сердцем за те миллионы людей, для которых не только все изящное – недоступная роскошь, но и самих обезобразила безобразная нужда. Для тех, кто утопает в роскоши, истинное понимание смысла и значения изящного не оправдание, а отягчающее вину обстоятельство, если он равнодушно проходит среди повсеместного безобразия жизни человечества, чтобы эгоистично, под замком, наслаждаться мишурным изяществом лживых