Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.. Полина Жеребцова

базы, там старые стулья. Тут начали стрелять из танков. И бубубув! Снаряд разорвался. Мы упали. Волна воздуха! Нас засыпало побелкой и камнями. Но не сильно. Мы выбрались и поползли оттуда.

      Мама объяснила, ей сказали, что есть такие мины “тепловые”. Они идут за человеком и разрывают его на куски. Я ползла по снегу и думала, что такая мина меня обязательно найдет, будет за мной красться, а потом разорвет на куски.

      Мы долго лежали у дороги. Летели снаряды, красные и оранжевые. А потом нам удалось пробежать к домам.

      Мы принесли дрова! Поля

      07.03.

      Мы ходили в поисках пищи. Искали. Пока шли в центр города, прислушивались: если летит мина или снаряд, на землю ложились.

      Встретили русскую бабушку. Учительницу! Она ходила в разбитые дома и собирала книги. Не вещи, не посуду. Книги! Складывала на тележку. Плакала:

      – Надо спасти историю!

      Непонятно, откуда все время стреляли.

      Мы не нашли еды, но мама успела рассказать мне о семье Николая II. Особенно запомнилось, как царских детей вели на расстрел и они спускались по ступенькам в подвал. Я шла и думала, что детей в подвалах убивают. Традиция такая, наверное.

      Мы в подвал только один раз ходили. Все время дома, все обстрелы. Убьют, так хоть дома. Ненавижу подвалы!

      11.03.

      У меня порвались сапоги. Ноги мокнут. Нет обуви. Я взяла и зашла в чужой дом. Хотя дала слово маме – не заходить в чужой дом. Но зашла – сапоги посмотреть.

      Я не заметила, что крышка подвала открыта. Зашла и сапоги увидела. Они лежали на диване. Я на них посмотрела и … упала. В подвал. Но не совсем внутрь. Если б упала, то умерла. Лестницы не было, а три метра глубина и внизу бетон.

      Я руками зацепилась за края. Вылезти не могла. Сил не было. Провалилась по пояс. На помощь никто не шел. Никто не знал, что я пошла сапоги искать. У меня даже пальцы побелели. И тут зашел дед-чеченец. Я решила, он меня спихнет вниз, и я там умру, а он дал мне руку. И я вылезла.

      – Что ты тут ищешь? – спросил.

      – Я хотела сапоги взять, – сказала я.

      – Не стыдно тебе, – спросил дед, – воровать?

      Я красная стала, как помидор.

      – Не туда твои ноги ходят! Не тот путь нашли! – громко сказал дед. – Грех! Грех!

      – Я никогда не приходила искать вещи. Один раз…

      – Будет тебе и за один раз! – перебил меня дед. – Позор!

      Потом он увидел, что я в рваных сапожках стою. Пошел и взял сапоги. Бросил через всю комнату.

      – На! – сказал он. – Возьми. Моих бомбой убило. Дочку, внуков убило. Никто не придет в этот дом жить. Все там! – показал вверх рукой.

      Я сказала:

      – Извините, – и ушла.

      В своих рваных сапожках ушла. А потом побежала бегом. Мне хотелось убежать.

      Я наткнулась на труп. Его не было полчаса назад. А теперь лежал! Мужчина лет сорока. Русский. Житель. Он лежал и смотрел на меня синими глазами. Рядом ведро. Он за водой вышел. Наверное, его убил снайпер.

      Мама нашла варенье и несла в сумке:

      – Где тебя черти носят? – спросила она.

      Я сказала. Мама дала подзатыльник. Прямо при покойнике. У меня в глазах просияло