.

низвергнутый с небес. Не сошлись с Богом, как у вас говорят, по политическим мотивам. Но людям на земле я сатанинским началом, знаменем дерзости не был. Сами тянулись ко мне. Вот у вас на стене висят мои ученики. Межи не проведёшь – где кончаюсь я, и начинаются они. Храмы Божьи разрушили – ну это, как бы, моё учение. Но попов в подвалах стрелять – это самостоятельная работа.

      Портрет Сталина качнулся, затем выпрямился:

      – Не заседание комиссии, а какой-то пионерский кружок. Где Лаврентий? Ты, Люцифер, нас с собой равняешь. Время-то какое было?

      – Для грехов и добродетели, Иосиф, время не меняется. Оно вообще не меняется, оно постоянно. Вот Каин подтвердит: мы Галактику облетели, а вернулись – вода ещё продолжала стекать из опрокинутого кувшина.

      – Скажи, Люцифер, ведь творить зло затратнее, чем добро, Косыгин бы сказал, что инвестиций душевных больше требуется, – Суслов был доволен, что помянул товарища по партии.

      – Понятия добра и зла философские.

      Открылась главная дверь, вошёл фельдъегерь в чине полковника.

      Фельдъегерь:

      – Извините, товарищи, из МИДа передали, очевидно, Суслову. Сказали, что уже неделю у двери стоят.

      Полковник протянул свёрток крайнему. Люцифер взял свёрток.

      – Да, Михаил Андреевич, это вам. Калоши. Вы их на прошлой неделе забыли у двери. Громыко приказал к ним охрану приставить, – Люцифер протянул свёрток через весь стол.

      – Спасибо, полковник, свободны.

      Полковник вышел. К Брежневу подошла медсестра Нина Коровякова, что-то прошептала ему на ухо.

      – Есть мнение, товарищи, сделать перерыв и вторую часть провести в Завидово.

      – Нездоровится что-то, Леонид Ильич, да и сыро там, – Суслов просяще глянул на Брежнева.

      – Едем, едем, Михаил Андреевич, у вас теперь калоши есть.

      Все засуетились, вышли. Члены комиссии – в главную дверь. Леонид Ильич и Нина Александровна – в дверь за креслом председателя. За столом остался Каин. Рядом с ним – Люцифер.

      – Мог ли ты представить, дорогой Каин, что судить тебя будут люди, погрязшие в бо́льшем грехе, чем ты? Да, кстати. Ты когда-нибудь видел меня в старой офицерской шинели или в фуражке с бородкой? Нет? Вот, пожалуйста, на стене мои портреты. Да, да – это я, Каин. Это мои портреты.

      – Прекрати, Люцифер, прекрати. Меня за это убили, – портрет Сталина стал багровым.

      – Ты жив, Иосиф. Вот, я перед тобой. Ты, Иосиф, это я, Дьявол. В тебе мне было легко. Эти, как ты их назвал, «пионеры», и сейчас думают, что я, поселившись в душах Колчака, Врангеля, Деникина, творил зло на земле. С ними у меня, Иосиф, не получилось, ты знаешь, что-то пошло не так. В Бога верили, в царя. Вот с Троцким, Свердловым, Блюхером, Тухачевским, Жуковым, с тобой – получилось. Со всеми понятно, ты боялся, что они мной станут. А Жукова ты зачем постоянно в клетке держал?

      – Ты, Люцифер, просто Дьявол, а Жуков – Дьявол гениальный. Помнишь, взятие Берлина. Вот. Если бы Георгию было поручено строительство Днепрогэса,