Ну как же себя не обожать?!. Петр Мельников

А девки все в белых тапочках. Высоцкий прав. А мы не в тундре. – И, обращаясь уже ко мне, добавил, – Странно только, что прохладно относитесь к опере.

      – Да, о вокале я судить не смею.

      – А балет за сколько секунд узнаёте?

      Я обнаглел:

      – За десять.

      – Допустим. После «Хованщины» я во всё поверю. Вам нравится «Весна священная»?

      – Музыка великолепная. Но Стравинский считал фокинскую хореографию вялой. Я с композитором согласен.

      – Игорь Фёдорович и сам не без греха.

      – Конечно. Там такие ритмические согласования, что только ноги ломать. Похоже, что Фокин слишком заботился о профилактике травматизма.

      – Вот как? Не все это скажут.

      И заключил:

      – Можно бы ещё проверить, да ладно. Хватит «Хованщины» и «Весны». Как вас зовут?

      – Петр Петрович.

      – Где вы работаете?

      – В МГУ.

      Я начинал расслабляться и попросил позволения закурить.

      – Да, конечно, курите. У нас здесь французский квартал. Не подумайте плохого. В Соединённых Штатах запрещено распивать алкоголь в общественных местах. Даже пиво. Штрафуют немилосердно. Но французский квартал Нью-Орлеана – единственное место в Америке, где это разрешено. У нас здесь с Ниной французский квартал в смысле курева.

      И обратился к Нине Дмитриевне:

      – Надо придумать Петру Петровичу прикрытие для брони. А то всякие там проверки, опять же шаманы с шаманшами подступят…

      – Бог с вами, какие шаманы? Не слушайте его, Петр Петрович.

      Тут я внёс издевательское предложение:

      – Давайте назовём это бронью парткома МГУ.

      Нина Дмитриевна повела чётко прочерченной бровью, улыбнулась и одобрила прикрытие:

      – Да, это звучит. Я запишу у себя в заветную тетрадь и скажу Бляхману.

      Ручка для записей в этой тетради была волшебной палочкой для доступа в театр, а Бляхман – всесильным заведующим кассами Большого, которые тогда располагались рядом с входом в Детский театр.

      Уже известная Нина Дмитриевна, уходя на пенсию, завещала меня Раисе Никитичне, а та – дальше, всё в том же качестве законного партийного представителя. Как мне стало ясно позднее, хорошим тоном считалось являться в четырнадцатый подъезд с букетом цветов. Но не для солисток, а для обитательниц директорского секретариата. Этой установки я твёрдо придерживался до отъезда в Испанию. Не знаю, как там без танцевальных изысков обходился обездоленный партком МГУ, но мне с тех пор отказа в билетах не было. Даже в директорскую ложу. Даже на торжественные даты Улановой и Плисецкой. Помню, как во время январского юбилея Уланова сидела в ложе бенуара под кустом цветущей сирени, который только что доставили авиарейсом из южных широт.

      Продолжим, однако, о балете. В феврале 1984 года умер генсек Андропов. Не из полоумных, как его предшественник Брежнев, но и не из умных, поскольку серьёзно считал всех с ним несогласных душевнобольными. Широко известно главное времяпрепровождение Андропова