Исповедь группис. София Мин

плеера. Запах пали перебивает дым от косяка, а на улице в свежем воздухе казалось, что кто-то сжег его и нассал сверху, а Андрюша, возьми и схвати – не было же жёлтого снега вокруг, он внимательно осмотрел под светом фонарика.

      Палец соскальзывает на серединку и синюшная западает.

      Андрей вдыхает косяк поглубже и выдыхает дым прямо на игрушку, в тенях на картоне уже мерещатся цифры. Андрюша откидывается на кресло, блаженно закрывая глаза, улыбается, скалится прямо в экран ноутбука, на открытую на кой-то черт страничку Сани. Зачем он на неё зашёл, нахуя ему смотреть, сколько у того подписчиков, и думать то, запустить стрим на твиче по индюшатине, и просмотреть там портфолио Сани как , раз после его единственного трека тот выпустил ещё один, записал. На студии! И закликбейтить это дело.

      Закликбейтить.

      Пара секунд проходит спокойно, пока Андрея не окатывает омерзение. От густого дыма в лёгких морщится, сжимая вместо косяка плеер сильнее – ему похуй. Похуй на фансервис, на объёбывание своей аудитории ради хайпа.

      Андрюша, бухающий в туре, и сам частенько проверял лояльность аудитории. Да, вёл себя как клоун, засматриваясь, какие ведомые любители хорошей лирики, его депрессивные подростки, угашенные студенты, маргиналы, с виду благополучные. Их любовь завораживает, и сам он отвечает на эти чувства как умеет.

      Вот такой Андрюша хороший, а ещё Андрюша понимает, что искусство – параша, и делает то, к чему лежит сердце, и накидывание говна на вентилятор туда не входит.

      И едва не тушит косяк об стол, в последнее мгновение останавливаясь, резко одергивая руку вниз, и пепел падает на голые колени – совсем немного – до крика – потому, что там, где стояла пепельница, её нет, а на столе стоит тарелка с «пастой карбонара», тонкой, недоваренной, засохшей по краям – два дня назад он выбирал из неё бекон – единственное, что ему удалось, хотя готовил трезвым, на вино не налегал ни до, ни после, в процессе – тоже, блять, нет!

      Андрей закрывает глаза – пульс набатом звенит в ушах, их закладывает, в горле – тоже отдаётся, попробуй коснуться языком неба, сверни и запихай его в горло, коснёмся предсердия!

      Считает до десяти, туда и обратно, туда и обратно,

      «Сучья… Ебанная… Трава… Сука…»

      Жмурится, приоткрывает глаза, но тарелка, эта блядская тарелка все ещё там!

      Закрывает глаза ещё раз, нет, сначала бьёт по столу кулаком, с замахом, так, чтобы хуйня зазвенела, перевернулась и пропала.

      Она переворачивается, и лапша слизким соусом валится на стол, Андрей захлебывается болью, костяшки простреливает, угол проходится до кости, врезается в мясо и остаётся только укачивать её в руках, но что-то дурацкая пьяная упертость мешает ему закричать.

      И то, что Андрюша должен сейчас быть в отрубе на кухне, и вселенная схлопнется, если они встретятся.

      Какую гадость, Андрюша, ты думаешь, сидишь и глазеешь в пустоту, в никуда, угашенный, обработанный какой-то травой, или она, сука, отсырела.

      Какая ебланская эта твоя идея, что ты переместился в прошлое, Андрюш.

      Вскакивает,