Сказки старого Волхова. Вадим Анатольевич Кузнецов

другой рукой верх кружки закрыл, немного покачал и встряхнул перед глазами.

      – В кости сыграем? – и опять улыбнулся, зараза нечестивая.

      – Да я во взрослых играх не разумею.

      – Так я научу. Все просто. Два кубика. Две кости. На каждом точечки. Мешаешь – бросаешь. Мешаешь – бросаешь. У кого больше точек на костях, тот и выиграл. Считать-то умеешь?

      – Умею! – воскликнул Болька. – Только на что играть? У меня за душой ничего и нет.

      – Ну, душа-то имеется, – прошептал леший, и холодно стало на сердечке от слов таких. Защекотало, заскреблось, засвирбело под ложечкой. Липкий страх пробежался от пяток до самой макушки, и в глазах тревожно потемнело. Но делать нечего, играть – надо! Только по уму, как колдунья насоветовала.

      – Ууух! – раздалось из леса.

      «Серая неясыть кричит», – понял Болька. – «А как три раза прогорланит, так и полночь вступит в свои права. Торопиться надо».

      – А что вы, господин, ставить на кон будете? – поинтересовался вслух.

      – А за чем ты пришел? Чужую душу, мне давно обещанную, коли проиграю, отпущу, – ухмыльнулся леший.

      – Хорошо, только кости три раза бросим. Если кто-то выиграл два раза подряд, то третий кон уже и не нужен. Пойдет?

      – Уговорились!

      Леший встряхнул кружку и высыпал костяшки на пень. Две пятерки. Хороший ход!

      Очередь Больки. Встряхнул-бросил. Выпало «четыре-два».

      – Ну, что? Может, сразу сдашься? – хихикнул лешак и почесал за ухом. – Коли откажешься второй раз играть, отпущу тебя. Только с чем пришел, с тем и возвернешься. Не обессудь.

      – Дальше играем! – твердо ответил Болька. – Только теперь я первый бросаю.

      – Ну-ну.

      Болька взял в руки глиняную кружку, положил в нее кости и начал трясти. Долго тряс-перекатывал, к уху подносил. А пока тряс, про себя заговор шептал, что Малуша его выучить заставила. Сто слов заковыристых, по большей части непонятных. Тайных и колдовских. Чуть не уснул, пока наговаривал…

      – Ууух! – прошелестело под ухом.

      «А в крайнюю полночь трижды пропоет серая неясыть, накроет твоего братца черным полотнищем, и станет он служить силам, человеку неведомым и неподвластным…».

      Опомнился Болька и быстро выложил косточки. Пять-четыре. Хорошие циферки, но, отнюдь, не победа.

      Начал леший трясти кружку, поднял над головой, глазищи на небо звездное закатил, а Болька – не дурак. Момент улучил, взял да и кинул в костер погорынь-травы. А она, эта травка, когда тлеет, так пахнет, что всяка нечисть силу свою теряет.

      Ну и, знамо дело, слезы накатились лешаку на глаза, кружку обронил, и косточки небрежно на пенек покатились. Да не так ладно, как хотел выложить этот неправедный шалапут. Два-три.

      Ничья, стало быть. Последний кон – решающий.

      Леший нарочито медленно взял кружку, положил в нее кости и стал долго-долго трясти. По сторонам поплевывал, вверх-вниз поддувал, шептал да сапожищами по земле стучал. Будто не в кости играл, а танец обрядный вел. Три раза