Многоликий странник. Кирилл Шатилов

грустные места, – ответил Фокдан и повернулся к Исли: – Ты знаешь, о чем я?

      – В деревне у нас поговаривали, что сюда переселяются те из виггеров, которые стареют и заканчивают нести службу в замке или на заставах.

      – На заставах, – уточнил Фокдан. – Из замка сюда едва ли кто переселяется. И еще поправочка: не только заканчивают нести службу, но и просто не могут. Вон посмотрите, – кивнул он в сторону избы, возле которой голый по пояс человек пытался выкопать что-то в земле, держа лопату одной рукой; в другой он сжимал клюку, на которую опирался – у человека была всего одна нога. – Ему едва ли больше сорока, но он уже не может быть полноценным виггером. Причем ногу, смею вас уверить, он потерял не просто так, а защищая на какой-нибудь далекой заставе и эти поля, и этот замок. Скорее всего, сердобольных родственников у него не оказалось, и он был выслан сюда и предоставлен сам себе. Кстати, Хейзит, хочу упредить твой юношеский пыл: Ракли едва ли захочет с тобой говорить на эту тему, если ты ее попытаешься затронуть. Если даже он вообще захочет с нами говорить.

      Хейзиту сделалось не по себе.

      Раньше ему представлялось, что все виггеры, получившие на войне с шеважа те или иные ранения, а тем более тяжелые увечья, и выжившие – герои, достойные того, чтобы у них появлялся и свой культ, и свои проповедники. Пусть не такие, как у легендарных Дули или Адана, но тоже достойные памяти потомков. А теперь выяснялось, что изувеченные войной виггеры могут прозябать в таких вот всеми забытых лачугах, одни, без друзей и видимой помощи из замка. Поистине: век живи – век учись. Неужели и Локлан ничего не знает о действительном происхождении всех этих «неудачников и лентяев»?

      Пока он размышлял о том, что видел и слышал, придорожные постройки по мере приближения к замку стали преображаться. Теперь это уже были прочные одноэтажные, а то и двухэтажные дома из толстого бруса, с островерхими крышами, с которых так быстро стекал дождь или стаивал снег, иногда обнесенные невысокими изгородями, за которыми утопали в цветах и зелени уютные садики, иногда – отдельно стоящие, большие и маленькие, раскрашенные в разные яркие цвета, а подчас – и отделанные причудливыми резными орнаментами вокруг окон или даже по всему обращенному к дороге фасаду.

      Здесь Хейзит впервые почувствовал, что возвращается домой. Именно среди таких изб он и вырос и сам кому угодно мог бы сейчас поведать о том, что в домах за изгородями живут люди, а те, что ничем не обнесены, постройки для всех: кузницы, пекарни, лавки преуспевающих торговцев всякой всячиной, часовни, оружейные мастерские, постоялые дворы и, конечно же, – таверны. В одной из таких таверн, только не ярко-вишневой, как вон та, что виднеется за мельницей, а темно-зеленой, трудится сейчас его родная мать. Трудится и не знает, что он уже вернулся, вернулся значительно раньше положенного срока, но зато живой и здоровый, а не изувеченный или даже раненый, каким наверняка