При блеске дня. Джон Пристли

я проснулся в тяжелом смятении, какое часто одолевает меня в начале трудного дня, хотя еще не успел вспомнить, что именно меня ожидает. Потихоньку все прояснилось. Утро придется целиком посвятить работе. Почему? Ах да, к чаю сюда приедут Элизабет, Георг Адонай и Джейк Вест, мы будем до ночи обсуждать сценарий, и поработать уже не удастся.

      Я решил как можно скорее вернуться в прошлое: днем, пожалуй, я смог бы вырваться на обрыв и немного подышать воздухом, предаваясь воспоминаниям. Не знаю, что мое подсознание делало ночью, однако с ним произошли какие-то изменения: я проснулся с убеждением, что вспомнить прошлое для меня столь же важно, как закончить сценарий. За ночь оно стало не менее, а более значимым, и приезд Элизабет (хотя я очень ее любил), Адоная и Джейка Веста теперь казался лишь досадной помехой. Я не хотел разговаривать ни с ними, ни с кем бы то ни было еще, пока не вспомню во всех подробностях, что случилось после приезда четы Никси в Браддерсфорд.

      Все утро я просидел за работой, а в полпервого уже отправился обедать. Впервые за окнами столовой не грохотал ветер: день выдался теплый и ясный. Между гостиницей и следующей бухтой вдоль края высокого утеса вилась узкая тропа. Чуть в стороне от нее я нашел небольшую ложбинку и уселся там с двумя трубками. Яркое солнце словно выжимало аромат из цветущего утесника и травы; в голубом воздухе кричали чайки, а прибой облизывал гальку на берегу. Однако уже через несколько минут я перестал замечать великолепную сверкающую процессию весеннего дня и вновь очутился в Браддерсфорде, в слякотном и темном декабре 1912-го. Я был мужчиной средних лет, греющимся на корнуэльском солнце, и одновременно – зеленым юнцом, недавно поселившимся в Уэст-Райдинге. При этом я чувствовал, что на самом деле я ни тот ни другой, что оба они лишь персонажи в соответствующих декорациях, и оба приключения, говоря на моем профессиональном жаргоне, – лишь эпизоды фильма, который показывают бог знает где и бог знает кому.

      После первого визита к Элингтонам наступила пора, почти ничем мне не запомнившаяся, разве что одной ссорой в конторе. Бухгалтер Крокстон был крайне тщеславен и любил считать себя торговцем на все руки, а не обыкновенным бухгалтером. Посему при малейшей возможности заходил в комнату для образцов и давал мне поручения. Мистер Экворт, мой непосредственный начальник, велел мне не обращать внимания на Крокстона и его приказы. Из-за этого мне все время было неловко перед Крокстоном, и то обстоятельство, что он невзлюбил меня с первого дня, только подливало масла в огонь. Однажды мистер Экворт простудился и ушел домой пораньше, а я остался убирать комнату для образцов. Тут на пороге появился Крокстон и в своей фирменной напыщенно-суетливой манере сказал мне, что сегодня мы должны поработать сверхурочно и отправить нашему немецкому агенту несколько образцов.

      – Давай пошевеливайся! – вскричал он, едва не лопаясь от чувства собственной важности. – Нечего на меня дуться, Доусон. Дело есть дело.

      – Да я разве против? Но…

      – Никаких