Артефакты Агарона. Дмитрий Шахов

Звучит, как название лекарства, но на деле это даже не отдельный вид растения. Это мутация обычной ромашки. Редкость невероятная. Один цветок на миллион. Найти их целенаправленно нельзя, хотя многие пытались. Но когда ты живешь сбором растений, рано или поздно тебе повезет.

      У всех растений есть какие-то свойства, которые используют в зельях. Или в артефактах. А донамин – нет. Он так редко встречается, что никому не удавалось толком исследовать, на что он способен. Для обычного травника это просто мусор, в лучшем случае редкость. Но не для исследователя.

      – Царский подарок, Ольга, – сказал я. – Будет чем занять вечера. Если вдруг найду что-то интересное в нем, буду вдвойне благодарен.

      По-хорошему, надо было с ведьмы деньгами брать за кольцо. Но денег у травниц всего ничего. Зелья нынче не в ходу, и конкуренция большая. Так что живут продажей трав и приживалками. Поэтому мы ударили по рукам, что сегодняшний товар и донамин пойдут в оплату за кольцо.

      После Ольги пару часов было тихо, потом зашли два покупателя. Домовые. Взяли запас артефактов для защиты от насекомых. За ними почти сразу залетела ватага школьников, чтобы на родительские деньги отовариться пирамидками знаний – небольшими артефактами для усиления памяти. Торговый день начался.

      Марина заскочила ближе к концу рабочего дня. Я уже протирал полки и окна перед закрытием.

      – Привет, – грустно поприветствовала она.

      – Как дела? – Спросил вполоборота я.

      Марина – моя бывшая одноклассница и человек. Из тех людей, кто знает о существовании нелюдей. Ну как знает. Знают или догадываются многие. А она общается с нами, понимая, кто мы и на что способны. Ее отец Иван Аристархович Белецкий – историк, доктор наук, давно интересуется нелюдями, собирает нашу историю по крупицам. Моему деду регулярно привозил артефакты из своих поездок на экспертизу.

      – С папкой беда, – сходу пожаловалась Марина.

      – Чего так, денег не дает на карманные?

      – Да нет, прям настоящая беда. Изменился он с последней поездки.

      – Что с ним? – Озадачился я, опустив тряпку.

      – Как вернулся, злой стал, дерганный. С мамой постоянные споры, чуть не драки. На меня тоже орет.

      – Порча? – Предположил я. – Или, может, завел кого?

      – Нет, ты что. Какая любовница. Он из дому не выходит. Телефон пылится со дня возвращения.

      – Тогда точно порча, – сказал я. – К охотникам не ходила?

      – Мама ходила. Они приехали, померяли ауру. Все нормально. Но он изменился. При охотниках правда смирный был, как раньше. Едва вышли за дверь, сразу скандал. Стал чемодан собирать, говорит, уехать ему надо, – в глазах Маринки стояли слезы.

      Охотники – это такой орден по контролю за нелюдями. Людской. Разговор у них короткий. Если что не так, в расход. У них достаточно накопилось-наработалось примочек, чтобы разобраться, есть ли порча и какая нелюдь договор о невмешательстве нарушила.

      – М-м-м, – задумался я. Если уж охотники порчу не почувствовали,