Дневник ненависти. Алексей Петрович Бородкин

Лудольф.

      Он вышел из-за стола, поднял руки. Слов не произносил, ибо каждое сказанное слово – улика.

      – Здравствуйте, Иван Генрихович, – проговорила Годива. – Вас нелегко было найти, однако я сумела.

      – Вот как? – нейтрально откликнулся он.

      – Честно говоря, найти вас не составило труда, – она подняла вуалетку. – В узких кругах, Иван Лудольф – личность легендарная, чуть ниже рангом, чем Юнг и Фрейд. Я сама пыталась записаться к вам на лечение… вы ведь не протестуете против слова "лечение"?

      – Ну, что вы! – улыбнулся он и опять показал открытые ладони.

      – Однако я была отставлена, как… как… кстати, почему вы мне отказали, Иван Генрихович?

      – Не убеждён, что это именно "кстати", и… не могу ответить на ваш вопрос, – он тронул пальцами висок (жест имитировал неуверенность). – Мы можем уточнить у секретаря… если это имеет принципиальное значение.

      – У этой валютной девицы?.. – Кларисса махнула перчатками себе за спину. – Впрочем, это не моё дело.

      – А когда вы… – Лудольф описал указательным пальцем окружность. – Ко мне…

      Она ухватила суть вопроса: – Примерно, года назад, – отозвалась.

      – Прекрасно! – груз свалился с плеч. – Уверен, вы уже прошли курс терапии… с тех пор.

      – И очень качественный, – подтвердила она.

      – И, тем не менее, – интонацией Лудольф отметил своё участие, – вы здесь.

      – Мне хочется поговорить, – ответила Кларисс. – Учитывая способ, каким свела нас Судьба, я имею на это право. Не так ли?

      – Поговорить… о чём?

      – О чём угодно! – она расцвела, ощущая, что первый рубеж его обороны преодолён. – О театре, о кино, о литературе, о живописи… Я немного рисую, вы знали об этом? Конечно же, нет!

      – Нет, – подтвердил он. – Я не знаю о вас ничего. Расскажите, мне очень интересно. – Тайком посмотрел на часы.

      Лариса начала говорить…

      /к слову, Лудольф не сомневался, что пафосное наименование "Кларисс" родилось из простоватого имени "Лариса"

      //ещё более к слову, Лудольф не находил ущербности в имени Лариса.

      "Лариса, Ларочка, Лари… – Она о чём-то рассказывала, а он, кивая и слушая вполуха, катал на языке её имя, – Лари – это шажок в сторону англосаксов. Ларюська – более нежно… Ларюська-Маруська… наконец, монументальное – Ларёк. Редко которое женское имя способно сокрушить этот могучий фронт коннотаций – Ларёк… впрочем, может статься, именно от него она и прячется".

      – Несколько лет назад, я потеряла мужа.

      – Сочувствую.

      – Потеряла, и обрела вновь. Посредством живописи.

      – Не понимаю, – выговорил Лудольф. – Нового мужа? – предположил.

      – Прежнего! – Лариса/Кларисса ликовала. – Он пришел на мою выставку, увидел мои работы и обомлел.

      "Воображаю себе", – подумал Лудольф и красочно выразил своё восхищение.