Принцип Портоса, или Последний свидетель. Александр Иванович Папченко

словно комара убили на лысине.

      – Маша?! – слышу обиженный голос Петра.

      Я страшно удивился: при чем тут Маша?! А наверху – бамсь! лясь! трах! И голос Переваловой:

      – Мы еще не настолько знакомы, чтобы там прикасаться!

      И опять – шварк! И тут меня осенило. Бывают же такие вспышки, рождающие озарение?! Получается, что Машка с Петром целовались. И Перевалова возьми да и поставь ногу на поперечину между досок для удобства. А я в темноте, как дурак, в конечность-то ее и вцепился! И теперь Машка думает, что это радиотехник впился в ее ногу, и шваркает его по растерянной физиономии.

      – Негодяй! Бабник!

      Я ногу отпустил и говорю:

      – Извините! Я думал – лопата…

      И быстро-быстро пополз прочь, только зашуршало вокруг. Думаю: еще поймают, по шее накостыляют. Не знаю, что подумала Машка, но только кричать перестала.

      А тут еще папа и дядя Витя на шум к краю террасы подошли.

      – Вот, – говорит папа, – слышал? Опять подозрительный шум.

      – Який там шум? – ухмыляется дядя Витя. – Кошки!

      И тут, совсем уж некстати, Витька у ворот пароль подает – мяукает, дурак. И главное, убедительно, словно мартовский Мурзик в отчаянии от неразделенной любви…

      Ну, тут дядя Витя долго думать не стал. Поднял обломок кирпича да как швырнет в Витькину сторону. Грохот был страшный, словно от ворот доски поотлетали. Витька не домяукал пароль – заткнулся.

      Когда я приполз, перепуганный Витька сидел у самой дороги в пыли и за башку свою держался. Ну, я ему все объяснил.

      Витька дыханье перевел и говорит:

      – Везет тебе, Макс! У тебя приключение, а мне чуть голову насквозь не пробили.

      Положили мы письмо в почтовый ящик, вытащили из сарая лестницу и по ней вернулись домой. А потом Витька улику, то есть лестницу, решил убрать. По ней всякий мог бы понять, что мы ночью выходили из дома. Ну и убрал. Оттолкнул ногой, а та возьми да и брякнись посередине двора на банки для консервирования. Так загремело… Мы окно захлопнули – и по кроватям…

      Слышим, во дворе папа на чем свет стоит ругается. Его понять можно – такой ущерб хозяйству.

      – И как эта дрянь здесь оказалась, когда я ее, точно помню, в сарай убирал?! – кипятился папа. – Раз десять!

      – Жалко банок. Останемся без варенья, – говорю я.

      – Без ущерба – это не приключение, а цинизм, – шепчет Витька, но по его голосу чувствуется, что варенья ему тоже жалко.

      А на следующий день я проснулся первым. Я всегда просыпаюсь раньше Витьки, так как я «жаворонок», а он – «сова». И хотя солнце недавно встало, вся трава и все крыши уже нагрелись, все дисциплинированные люди давным-давно работали, все длинные тени превратились в короткие, и лишь в самых укромных уголках блаженствовала живительная сырость и прохлада… Как мы ее будем проклинать осенью!

      Я посмотрел в почтовый ящик – письма не было. Папа уже куда-то