Мой белый. Ксения Буржская

вечером я могу немного походить по тиндеру перед сном?

      – Вера, не беси.

      – То есть ты не против, да?

      – Вееееер!

      Вера, смеясь, вышла из комнаты, а я сказала ей вслед – шепотом, так что она наверняка не услышала:

      – Только чтобы никому не было больно, ладно?

      Глава 9

      Другие

      Маме я ничего не сказала.

      По всплескам написанных ею картин я знала, что она тоже постоянно находится с кем-нибудь «в диалоге», как она это называла. Самая длительная ее связь продолжалась два года, когда мне было лет десять – это был нервный и странный мужчина – маленькие мрачные пейзажи и сумбурные закаты – он приезжал к нам на черной машине и привозил мешки с продуктами. Мама ласково звала его «гуманитарная помощь» или «Санечка». Санечка приезжал и готовил ужин, играл со мной в настолки, дарил мне розовых куколок.

      – Хочешь, Санечка станет твоим папой? – спросила как-то у меня мама.

      – Зачем? – искренне удивилась я.

      – Ну… Чтобы помогать тебе делать уроки, учить разным хорошим вещам…

      – У меня есть Вера, – сказала я и на всякий случай отодвинула от себя розовых Санечкиных куколок. – Она меня всему научит.

      Мама усмехнулась, а Санечка вскоре исчез.

      На его месте возникли картины поярче – огромные изумрудные полотна, на которых из тусклых мазков вылеплялось страстное, розовое тело Аниты. Анита изгибалась и изгибалась для маминых картин, приходила и приходила к нам на ужин, они все ходили на выставки и презентации, а мама спрашивала:

      – Нравится картина?

      – Картина как картина. Только мне в комнату не вешай.

      Мама и Анита заливались в хохоте, расплескивая вино.

      – Ну что ты, дорогая, это же неуместная живопись для детской.

      – А для чего она уместная? Для бани?

      – Для бани, пожалуй, в самый раз!

      И они снова хохотали, а я никак не могла взять в толк, с чего тут веселиться. Картины с голыми женщинами же и правда уместны в бане, что тут смешного-то?

      Одну из этих картин у мамы купил один американский банкир, купил очень дорого, так что она могла год не работать.

      Я слышала, как однажды по телефону Вера говорила кому-то:

      – Мы давно не общаемся. Вообще не разговариваем, так что я не знаю, что у нее нового. Да и, с другой стороны, что там может быть нового? Продала тут очередную свою шлюху на аукционе.

      На самом деле «шлюха» была отличная. То есть это была хорошая картина. На ней мама разлила всю свою тоску по Вере и одиночество – так ярко, как только могла. Я спросила ее:

      – Неужели ты не видишь, что мама пишет эти картины, чтобы тебе сказать?

      – Сказать что?

      – Что ей без тебя невыносимо.

      – Дорогая, не выдумывай. На этой картине она нарисовала другую женщину.

      – В этом-то все и дело.

      – В чем же, позволь узнать?

      – В том, что она не может рисовать тебя.

      Вера помолчала минуту, будто что-то вспоминая, а потом сказала:

      – Ты знаешь, она ведь перестала меня рисовать, наверное,