Диминуэндо. Наталья Климова

ворвавшийся в душу.

      – Интересно, кто его? Белые или красные? – спросила торговка, лузгая семечки.

      – Какая разница, – пробормотал в ответ кучер, забирая кулек и отправляясь восвояси.

      – Бедняжка. Где Христа взять? – тетка вздохнула и, поглядев еще раз, отвернулась. Разговор затих. Затихла и сама улица. Таня перестала слышать звуки. Она только увидела лежащего у дороги мальчонку лет восьми, какие обычно продают газеты. След от штыка запекся, над ним неторопливо желто-зеленым перламутром кружили мухи.

      "Как пуговицы", – пронеслось в замутненном сознании. Нехорошее предчувствие большего кошмара заняло место увиденному. Подкатило к горлу тошнотой.

      Этим же вечером, спотыкаясь в рассказе, Таня начала разговор об отъезде вновь. Говорили громко, не думая, что их услышат. Женщину била дрожь, справиться с волнением ей очень хотелось, но выходило плохо.

      – Да услышь ты! – кричала она в сердцах и, пытавшись совладать с собой, начинала говорить тише. – Ты никогда не был героем. Оставь это ради бога. Все, на что ты был годен – это рассказывать лицеистам о Цицероне, – Таня осеклась, поняв, что обидела, тут же попыталась оправдаться. – Миша, меня сегодня звали смотреть баржу смерти. Ты понимаешь? Они ходят на нее смотреть. Люди.

      "Баржей смерти" назвали корабль с согнанными на него советскими работниками. Водяная тюрьма стояла посередине Волги в назидание иным. Кто-то говорил, что слышал стоны умирающих, кто-то – что все это выдумки и баржа просто баржа.

      – Милая, – Звягинцев пытался не ругаться, говорить без горячности, поспешности. – Я устал. Я совершенно не хочу продолжать этот разговор. Давай отложим.

      – Да поздно будет!

      – Не будет, – морщина на лбу обозначилась глубже, резче чем прежде. – О побежденных не судят по словам победителей. Впрочем, как и наоборот, – добавил он, уходя в комнаты.

      – Прекрасно. Только ты сам запомни эти слова. Пригодятся.

      Он был удивлен. Пожалуй, впервые лицо жены выражало злобу.

      Вечером супруги не общались. Пришли родители, Светланка с расширенными глазами принялась рассказывать, как возводят на набережной укрепления, а мальчишки ходят важные и просят дать им винтовки.

      Сверху город напоминал каравай. Широкий, усеянный золотыми маковками церквей. Приземистый и патриархальный, он не загорался соломой от каждой новомодной искры, неспешно обсуждая надобность веяний. Извозчики у "Винного и колониального" взялись посмеиваться над очередной вывеской. О нищете населения говорило лишь то, что кучеры перестали пить. Нужно было кормить лошадей, а желающих проехаться становилось все меньше с каждым днем.

      Разговоры сводились к фронтовым сводкам, как к разговору о погоде. Только если обсуждение последней заканчивалось в любом случае, первая тема не имела временных границ.

      – Удержат?

      – Не.

      Звягинцев раньше других узнал, что со стороны Всполья началось наступление красных, но дома ничего не сказал. Он говорил