Новогодний переполох. Светлана Локтыш

дама в белом. На плечах накидка, отороченная горностаем. – Марфа откусила плюшку и начала жевать. – В короне из алмазов и жемчугов.

      – Чего, чего? – не поняла мать.

      – В короне из алмазов и жемчугов, – повторила Марфа с набитым ртом.– Объехали сани дважды сосну – закружились снежинки, поднялась метель. Снег повалил крупными густыми хлопьями так, что ничего вокруг не видно. Поманила дама меня. Не знаю, как и оказалась в санях. Опомнилась уже во дворце…

      – У кого?!

      – У Снежной королевы.

      Маменька смотрела на любимицу с умилением: «Ох, и повезло дочке!»

      – Чертог-то, небось, из золота и драгоценных камений?

      – А вот и не угадала, – хлопнула по столу рукой Марфа. – Огромный дворец раскинулся на вершине горы. Красивый, ослепительный, словно стеклянный. Внутри гладкий, как каток, пол. Резные колонны, высокие хрустальные потолки, трон с морозными завитками. И всё изо льда.

      – Да ты что! А спала ты где?

      – Где придётся.

      – А хозяйка?

      – На больших кроватях с перинами и подушками из пушистого снега.

      – Холодно же там!

      – И ветры дуют, и согреться негде.

      – Замёрзла, бедняжка, – перебила ее мать и долила в чашку горячего чая из самовара. – А золота она тебе хоть дала?

      – Золота я там не видела. Только чудо-чудное – Северное сияние. Оно у королевы вместо свечей и лучин.

      «Сама в алмазах и жемчугах ходит, а Марфушечке ничего не дала», – вздохнула маменька.

      – А в хоромах этих хоть кто-нибудь ещё живет? – допытывалась она.

      – Кто ж в таком холоде выдержит? Снеговик за хозяйством присматривает. А Вьюга, Метель, Буран, Пурга да Сивер там – частые гости. Сама хозяйка редко домой заглядывает. Всё мечется по свету – ищет несчастных дурочек вроде меня.

      – Зачем?

      – Чтобы работали на неё.

      – А делать-то что надо?

      – Про других не знаю. А мне поручила за два дня выложить из кусочков льда слово «вечность», села в карету и умчалась. Попробовала я – льдинки мелкие, колючие, пальцы стынут. Ну, я и плюнула на это дело.

      Мать взяла руки дочери в свои, подышала на них, согревая: «Ну, злодейка! Чуть дочку мне не заморозила».

      – Бедненькая ты моя. Ты ешь, ешь, – она придвинула тарелку с салом, подала ломоть хлеба.

      – Хорошо, что ты, маменька, мне еды на неделю дала. Я хоть с голоду не пухла, – потянулась Марфа за ватрушкой. – Работать я не стала: ты же знаешь, не люблю я этого, да и промёрзла насквозь. Вернулась королева, рассердилась. Пригрозила волшебным жезлом, силу его показала – у меня на глазах синичку в сосульку превратила. Ох, и натерпелась я страху, маменька. И решила этот жезл сломать. Стащила его у Снежной королевы, да и разбила.

      – И как не побоялась?

      – Терять нечего было – так и так пропадать. Как представила, что твоих пирогов да булок никогда не отведаю – и решимость, и смелость появились.