Анатомия любви. Спенсер Скотт

некоторым, как я понимаю, показался адским пламенем, которого мы в высшей степени заслуживали. Я знаю, что твоя невиновность не была доказана (или доказуема), но даже в приговоре тебе – скорее лечение, чем наказание, – кажется, содержался укор нам, как будто до безумия тебя довели обстоятельства жизни в нашем доме. Мне все представляется иначе.

      Было в тебе нечто усугублявшее любую подковерную борьбу, все разногласия, недопонимания, нечто ударявшее по нашим чувствам, которые и без того опасно балансировали на грани. Я до сих пор не вполне понимаю, как ты это делал. Наш дом всегда был открыт для молодежи: для хамоватых и трудных подростков, для паршивых маленьких гениев, для призеров научных ярмарок и исполнителей народных песен, для любого ребенка, который производил впечатление на нас. Однако никто из чужаков не играл роль Прометея для забитых масс, никто в действительности не изменял нашего отношения друг к другу, никто никогда не вынуждал нас пересматривать всю систему соглашений, удерживавших нас вместе, – соглашений, на которых держатся все семьи, если над ними не довлеет одна диктаторская сила.

      Мне кажется, то, как ты менял нас, и вынудило в итоге Джейд поговорить с Хью начистоту и сказать: «Почему ты ничего не сделаешь? Почему бы тебе не вспомнить, что ты отец, и не сказать „нет“? Спаси меня». Я понимаю, тебе хотелось бы думать, что решение об отлучении тебя на месяц от нашего дома изначально исходило от Хью, что причиной стала ревность Кита или же моя нездоровая тоска по прежнему укладу. Но на самом деле этого захотела Джейд, это она почувствовала, что все рушится. Мы же с Хью попросту ходили обкуренные и одержимо, с гордостью прославляли Нашу Новую Сексуальную Свободу. Мы были не в состоянии принимать какие-либо решения. Наши жизни вдруг кто-то подвесил, резко, внезапно, и даже просто висеть было равносильно участию в родео. Мы, разумеется, думали, что мы такие храбрые, так далеко обогнали сверстников – к тому времени у нас уже не осталось хороших друзей нашего возраста. Но при этом мы были до чрезвычайности не уверены в себе, мы были новичками на новых путях бытия, поэтому и не ощущали себя взрослыми настолько, чтобы диктовать правила поведения Джейд, или тебе, или кому-нибудь еще. На тот момент самое лучшее, что мы могли предложить: «Не судите да не судимы будете». И только когда Джейд, шатаясь, пришла к нам в комнату с пригоршней моего только что купленного торазина (идеальное средство, чтобы тебя как следует торкнуло и появился шанс вообще не вернуться), только тогда мы начали действовать. «Что мне сделать?» – спрашивал ее Хью с той беспомощностью, которая, по его мнению, доказывала широту взглядов. Я была занята тем, что пыталась разжать руку Джейд с торазином. Господи, он ведь мог впитаться в потную кожу на ладонях и довести ее до шока! И к концу вечера Хью пришлось вмешаться и стать Папочкой, которого так не хватало Джейд. Он доказал, что способен быть Папочкой, велев тебе держаться подальше от нашего дома целых тридцать дней, запретив таким образом Джейд видеться с тобой.

      Но