Слеза несбывшихся надежд. Сергей Николаевич Галикин

уложенных свежих сосновых бревен, снизу сбитых досками, да наспех увязанных тросами. Где болото, там –гать. Где пригорок какой, посуше – там ничего, и так можно.

      Через Днепр осенью шли уж не бригадой, а полнокровной танковой дивизией. По понтонам шли, ведь – река! Хотя, Десну, ту просто, вброд переходили. А тут – на том берегу, еще не прибранные, штабеля пехоты. Но в спину, хоть танкошлем снимай! – от начальства одно и то же: «Быстрей! Еще быстрей!! Не сбавлять темп движения! Вперед, вашу мать!» Старались, конечно, обходить те штабеля, свои же, наши ребята. Ну, если где какой выпал, то и топтали. А что им теперь, покойникам. Бог простит.

      Тут же – труба-дело, болото! Белоруссия! И идет уже не дивизия, армия танковая, едрена вошь, на запад прет! Дрожит от рева танковых дизелей стройный сосновый бор, качается бездонное небо, ходят ходуном болотца да редкие просеки.

      Иван едва успел вдавить сцепление, снова сто-о-п! «Тридцатьчетверка», поклонившись бортовым впереди идущей машины, застыла на трехста оборотах. В наушниках комбатовский мат-перемат:

      – Что за остановка, да что за остановка! Не прекращать движение, с-сукины сыны!!

      Засквозило чуть, когда лейтенант откинул свой люк. У Ивана- то он открыт на всю, не в бою ведь. От этого сквозняка у него под Киевом командир сгорел. Уже седьмой за войну. Ваня-то, когда им с километра болванка от «Тигра» вошла под башню, кошкой кувыркнулся под машину, а тот, штекер от шлемофона в горячке не отключив, свой люк откинул и – наверх! Кабель его назад, в башню, и сдернул! А ведь пошла уж тяга, ну и полыхнуло… Оттащили они с заряжающим, когда подошла пехота, летеху обуглившегося под лесок, да и зарыли. А от наводчика и вовсе – ничего не осталось, только руки…

      Чуть Ваня привстал с сиденья –и уже на полтуловища на свежем воздухе, все слышит и видит. Была б перед корпусом травка, то можно б покинуть танк и кувырком. Эко дело! Но перед носом рыжеватая хлябь с синими разводами масел такая, что и утонуть можно! Без вести пропавшим, едрена вошь, еще запишут.

      Подтянувшись, выбрался, нога на лючок пулеметный, обычное место командирское, рукой за пушку. Че там?

      А там, на три машины впереди, развернуло экипаж один. Видно, газанул сверх меры механик, новичок из пополнения, а ведь аппаратура его предшественником подкручена для скорости, как водится, хоть и запрещено это регламентом. Вот и крутануло. И сбросило в болото. Моторный отсек и вовсе, почти весь под воду ушел. Машина, конечно, заглохла. Командир, в новеньком комбезе, сосунок, только из училища, мечется, весь красный, орет, голову в люк механика вставляя, тонким детским голосом матерится, почем зря. Пехота мимо идет, ржут, подкалывают, головами только крутят, мол, не полуторка! Толкануть не получится.

      Сзади «Эмка», тоже на форсаже, подходит. Для автомашин своя гать постелена, похлипче и поуже. Но и там затор: «тридцатьчетверка», сползая в болото, зацепила ее траками и разворотила, поставив вверх торомашками. Саперы теперь, отборно матеря все танковые войска, возятся, вздыбленную гать укладывая на место. А там как раз шел «Студер», так и тот уже купается, только погнутый верх кабины видать. На ней сидит мокрый водила и, содрогаясь и жалобно скуля, рассказывает проходящей пехоте, сколько у него под водой, в кабине, добра какого осталось.

      –Иди, Вань, попробуй! От комбата спасу ж нет! –новый командир, из сормовских, снимая танкошлем, умоляюще на Ивана глядит, -может, сдернешь?! Ты ж у нас такой, это самое,…фартовый!

      –Сплюнь, командир! – Иван искоса ругнулся, на летеху не глядя, -там форсунки нахрен затянуты, еще Петька Щербань покойный колотился, вот и развернуло его… Толкануть его подальше, чтоб не мешал, да и х…р с ним, тыловики вытянут.

      – Ты, Иван, смотри, хоть у нас не подкручивай эти…форсунки, -с командной ноткой в голосе, немного помолчав, назидательно говорит командир, -мы и так…

      Иван бросает на него такой выразительный взгляд, что тот умолкает на полуслове, сам же, не спеша закуривает и вместе с горьковатым дымком выдыхает негромко:

      – А в атаке я тебе на чем, едрена вошь, под шестьдесят даю? Там скорость нужна. К тому же « Тигру» сбоку еще подскочить надо, пока он башню провернет. Метров на пятьсот надо. А не успеешь… Ты пожить еще хочешь, так молчи. Это у всех так, ты не боись, зампотехи знают. Пойду, погляжу.

      А вокруг утопленника – чумазый танковый народ уж собрался, матятся! Каждый умные советы дает. Летеху того затюкали уж, пацана. Ваня молча – прыг на броню, и механика так, по-отцовски, по плечу ладошкой: вылазь, мол!

      Тут «эмка», трясясь по бревнам, подлетает. Генерал-майор, пехотный комдив, морда красная, спиртягой от него за версту несет, злющий, на ходу кобуру расстегивая, на лейтенантишку, как тот беркут на ягненка:

      –Е… твою мать, и так, и разэтак,– и по-солдатски, по-окопному, так и понес!

      –Через пять минут, -кричит на все болото, дизельный гул перебивая, -не уберешь свою гробину, твою дивизию-мать, я тебя тут на месте! Пристрелю! Собственной рукой! Как собаку!

      –Видимо, -решил так Ваня, -получил он только-только от начальства хороший нагоняй за слабый темп марша. Летеха онемел, как воробышек перед удавом, и только глазами моргает.